Эдди паркуется и оборачивается к Ричи.

— Ну, — говорит он.

— Эдди, ты мне нравишься.

— Нравлюсь?

— Да. Извини. Я просто… Не знаю, что это.

— Ричи…

— Что изменилось? Я думал, мы здорово провели время, и дело не только в сексе. Мне нравится с тобой разговаривать, и мне показалось, что тебе тоже нравится. И утром… все было хорошо до Виллиамсбургского моста, и я даже не знаю, что произошло. Я не знаю, что сделал…

— Почему ты не надел шарф?

— Что ты имеешь в виду?

— Это просто чертов шарф. Ты отказался его надеть, а потом сказал: «Я не…». Ты не закончил предложение. И я не буду это игнорировать. Что ты собирался сказать?

— Так вот почему ты с того момента даже не взглянул в мою сторону?

— Отношения с мужчинами, по-твоему, забава? Что-то, с чего можно соскочить, когда тебе хочется, и притворяться дальше, что ты натурал?

— Прошу прощения? Так, по-твоему, работает бисексуальность?

— Я не это хотел сказать, и не притворяйся, что не понимаешь. А теперь договаривай.

Ричи молчит.

— Хочешь, я отгадаю? — предлагает Эдди. — Но если я это сделаю, то ты действительно не хочешь, чтобы люди думали…

— У меня есть причины.

— Что?

— У меня целый список причин, и мне жаль, Эдди. Я собирался сказать, что не пидор. Не ебаный пидор. Я не знаю, почему собирался так сказать, или почему вообще так подумал, это просто возникло в моей голове, и я не хочу, чтобы это там было, но оно просто возникло. Я снимался в пиздецки тупом фильме, когда был ребенком. Ужасная дрянь с сортирным юмором. И там высмеивалось все, связанное с квирами… и, Господи. Дело не только в этом. Я скрываю свою ориентацию целую вечность. Мне твердили, что бисексуальные люди не котируются, и гомосексуалисты не делают кассы, и все это снова и снова и снова, и это та самая ебаная кино-индустрия, где каждый второй относится к ЛГБТ, но все притворяются натуралами, которые поддерживают ЛГБТ. Да ебануться! Знаешь, сколько «открытых» актеров получили Оскар? Семь. И Анжелина Джоли — единственная из них была «открытой» до того, как получила премию. На хуй все это! Они вручают Оскар девяносто ебаных лет, и только единожды облагодетельствовали «открытого» актера. И они до сих пор выставляют ее бисексуальность как прихоть. Они называют ее отношения с бывшей девушкой «тем периодом, когда она была лесбиянкой». И все делают вид, что Голливуд дохрена толерантное место. Все это — хрень собачья, и это идиотское слово, и все эти идиотские слова — просто приходят мне в голову, и я провел бо́льшую часть жизни в каком-то глубинном ужасе, и я не могу так просто это принять.

— Ричи, — Эдди взял его за руки и крепко их сжал. — Мне тоже страшно. Все время страшно. Всегда было страшно. Моя мама мне здорово поднасрала. Она всегда говорила, что геи — больные люди. Говорила так еще до того, как узнала, что я гей. Я проверялся на СПИД каждый месяц, иногда чаще, принимал PrEP*** и предохранялся. Даже делал моментальные тесты. Я ходил по лабораториям по всему городу и сдавал кровь на анализ. Я все еще приравниваю свою ориентацию к болезни. И то, как люди смотрят на меня… Я не могу спрятать мою ориентацию, я пытался, Господи, я так пытался. Я маленький и худой, у меня высокий голос и все прочие признаки, которые люди связывают с гомосексуальностью. Когда мне было тринадцать, старшие пацаны схватили меня и сломали мне руку. Они плевали мне в лицо и обзывали меня феей. И каждый год, когда приходит зима и наступают холода, я все еще чувствую, как болит перелом, и мне снова хочется плакать. Но нельзя позволять страху контролировать твою жизнь.

— Бев сказала, что ты не заводишь отношения. Почему?

— Я могу сказать, что мне страшно, но это будет звучать лицемерно. Люди заводят интрижки, потому что любят секс без обязательств. Я завожу их, потому что хочу побыть уязвимым без обязательств. Как думаешь, что из этого безрассуднее?

— Ты нравишься мне, — повторяет Ричи. — Нравишься намного больше, чем может нравится человек, с которым познакомился двадцать четыре часа назад.

— Что ж, да, очень легко влюбиться в незнакомца.

— Ты больше не незнакомец.

— Ты сам сказал, что мы должны снова стать нормальными печальными людьми.

— А ты сказал, что печаль и счастье друг друга не исключают.

— Расставания всегда и грустны, и радостны.

— И это все?

Эдди молчит. Он заводит двигатель, выезжает с парковки. Ричи беспокоит молчание.

— Так, хм. Бев сказала мне, что я не должен платить, но это не честно, — говорит Ричи, когда они возвращаются в терминал. Притворство — надежная почва.

Эдди, похоже, того же мнения.

— Так. Сначала я забрал машину из Куинса, потом забрал вас из квартиры, затем мы поехали на Манхэттен и стояли в пятикилометровой пробке, и теперь я привез тебя в аэропорт. Поездка долгая, а город дорогой. Сейчас я выключил таксометр, но как ты думаешь, сколько это стоило?

— Назови любую сумму, без вопросов.

— Догадайся. Это будет забавно.

— Прекрасно, готов услужить. Две тысячи? Три?

— О Боже мой. Двести пятьдесят.

Ричи тянется к заднему сиденью, проводит карточкой и набирает пин-код. Он ожидает, что это его хоть немного успокоит, но не работает.

— Окей, — говорит Ричи. — Ну, спасибо за все, я полагаю.

— Подожди.

Эдди царапает что-то на салфетке и отдает ее Ричи. Это номер телефона. Ричи не может сдержать улыбку.

— Напишешь мне? Давай посмотрим, что получится.

— Написать тебе? Твой телефон вообще принимает сообщения?

— Заткнись, придурок.

Эдди улыбается. Ричи улыбается.

И уходит.

Стэн ждет его сразу у выхода АТБ****. Они молча покидают аэропорт. Эмоции, накопившиеся за пару последних дней, нельзя выражать на публике. Ричи не отпускает ощущение, что Стэн в ярости. Ричи надел капюшон и очки, но все равно чувствовал взгляды прохожих. Он шел к машине Стэна, не поднимая головы.

Когда они садятся в машину, выдержка Стэна дает трещину. Он заключает Ричи в объятья, и крепче его никогда в жизни не обнимали.

— Я так испугался, — шепчет Стэн.

— Прости меня, — говорит Ричи. Искренне.

— Ты никогда не извиняешься.

— Я повзрослел, — отвечает он. Это значит: мне не четыре года.

— Никогда больше не исчезай вот так. Не сказав нам. Не предупредив. Мы и правда чуть не обратились в полицию.

— Почему?

— Ты знаешь, почему, — пауза. — Ночью у меня случилась паническая атака.

— Как это было?

— Я не мог с тобой связаться, и мне становилось все страшнее и страшнее, и я представлял ужасные вещи, которые могли с тобой произойти, и потом меня просто вынесло. Майк заставил меня выпить Ксанакс. Я правда думал, что ты собираешься сделать что-то непоправимо глупое.

— У меня она случилась этим утром.

— Как это было?

— Я думал, что совершил что-то непоправимо глупое.

Они оба смеются. Они, скорее всего, не должны, но не могут удержаться. Стэн, наконец, выпускает Ричи. Несколько мгновений он смотрит Ричи в глаза, проверяя зрачки, но не предъявляет.

— Значит, водитель такси, — говорит Стэн. Это не вопрос. Это приговор.

— Он мне нравится, Стэн.

— Что значит — он тебе нравится?

— Значит, что он мне нравится.