— Классный секс.

— Что?

— Секс. Он был хорош. Правда хорош.

И это, черт побери, настолько внезапно, что Ричи едва ли не падает со смеху. Может быть, так и было задумано.

— Кажется, прошлой ночью я разрушил свою жизнь, — сообщает Ричи, когда перестает смеяться.

— Окей. Значит, для меня этот секс был просто очень хорош, а для тебя жизне-разрушительно-хорош. Значит ли это, что я победил?

На этот раз Ричи не смеется.

— Я не это имел в виду, — говорит он.

— Я знаю, — снова молчание. — Но Бев и Бен не врут. Им ничего не нужно, и они не собираются никому рассказывать.

— А ты?

— Ты правда думаешь, что я сделал бы что-нибудь подобное?

— Я тебя не знаю.

— Прошлой ночью ты узнал меня достаточно хорошо. Кстати, намного лучше, чем я тебя. Предполагаю, что сэндвичи — это фильмы?

— Нет.

— Нет?

— Рестораны — студии, владельцы — продюсеры, мой друг сценарист, я актер, сэндвичи — сценарии.

— И что же тогда кино?

— Все вместе, очевидно.

— Это какая-то еба́ная метафора.

— Ну, как я и сказал, писатель — мой друг, а не я.

Ричи находит вторую потерянную пуговицу под тумбой. Секс действительно был классный.

— Ты можешь продать отличную историю. Ты встретил меня ночью в гей-баре, я признался, что меня выкинули с проекта из-за нестабильности, что у меня нервный срыв, а потом мы поехали к тебе и потрахались. За это ты получишь много денег. По две тысячи за каждую историю. Сфотографируй меня, пока я еще здесь, в расстегнутой рубашке, с красными глазами после истерики, и это еще две тысячи. Сделай больше фото, и они будут платить тебе по пятьсот с каждой. Попроси друзей снять, как ты целуешь меня. Сфоткай кровать. Сфоткай гондон в корзине, — Ричи собирает пуговицы и отдает их Эдди, не поднимая на него глаз. Он боится того, что может увидеть. — Но за интервью можно выручить больше всего. Если ты захочешь обсудить все интересные детали на камеру, ты срубишь тридцатку, а то и больше, если обратишься к правильным людям.

— Тридцать тысяч долларов?

— Тридцать тысяч долларов. Сможешь переехать в Ист Вилладж.

— Вау. Мне определенно следует этим заняться.

— Следует, — сердце Ричи сжалось.

— Это сарказм, придурок. Я никогда бы так не поступил.

— Целая куча денег.

— Но я не такой.

— Тогда какой ты?

— Тот, кому на работу через час, — смеется Эдди. Красивый смех.

— Что? Этот бар работает утром в воскресенье?

— Я работаю не только там.

— У тебя две работы?

— У меня три работы.

— Три? На кой-черт тебе сдались три работы?

— Хм, у меня есть отличная мотивация — деньги, — Эдди снова смеется. — По понедельникам, вторникам и средам я репетитор, по ночам в четверг и пятницу я бармен, по четвергам и воскресеньям я вожу такси.

— Ты же говорил, что учишься в NYU**.

— Учусь. Обучение там стоит дорого, это самый дорогой университет в стране, и я пытаюсь окончить его без долгов.

— Хм. Может быть, ты все-таки должен продать историю.

— Может быть, должен.

— Эдди…

— Я шучу! О Господи, ты повелся два раза. Вероятно, это мне стоило стать актером. Серьезно, я не собираюсь ничего продавать, и даже не из-за тебя.

— Почему тогда?

— Потому что себя уважаю. Я не стану сдавать других — не знаю, как бы я смог жить после этого. Но Господи. Тридцать тысяч — тонна ебаных бумажек. Просто из любопытства, как долго можно тебя шантажировать?

Ричи пожимает плечами.

— Понятия не имею. Я знаю, что за последний фильм мне заплатили двадцать миллионов. Поверенный выдает мне две тысячи в неделю на расходы. Иногда у меня сколько-нибудь остается, но обычно я трачу все. Он оплачивает мои счета. Forbes оценивает мое состояние в сорок миллионов, но Стэн говорит, что оно намного больше из-за инвестиций.

— То есть, он заведует всеми твоими деньгами.

— Это его работа. Я сосредоточен на других вещах.

— На нервных срывах?

— В точку! — Ричи усмехается.

Эдди хмыкает:

— Ну так…

— Это неловко.

— А не должно.

— Я серьезно не мог поверить, что ты не знал, кто я такой, когда мы встретились прошлой ночью.

— Ты и правда настолько знаменит?

— Я и правда настолько знаменит. Это вся моя жизнь. Не знаю, что еще сказать.

— Сколько тебе было, когда ты начал сниматься?

— Четыре. Я шел по улице с матерью, какой-то человек подошел к нам и сказал, что ищет таланты. Месяцем позже я снялся в рекламе жвачки. С тех пор я работать не прекращал.

— Охренеть. Ты не злишься за это на своих родителей?

— А кто не злится на своих родителей? Ты вот сказал, что ненавидишь свою мать.

— Я отца любил. Он… умер, когда мне было семь. Я помню о нем немного, но точно помню, что любил его. Он много работал. Мы богатыми не были, знаешь. Чаще всего он работал до девяти, а то и дольше. Но каждую ночь — не важно, насколько он уставал — он заходил ко мне и целовал меня в лоб. До этого момента я не засыпал. Много, очень много ночей я провел без сна, просто лежал и ждал его. Я так его любил.

— Мой отец тоже умер, когда я был маленьким. За несколько месяцев до того, как я начал сниматься. Мне только-только исполнилось четыре. Я помню, что тосковал. Знаешь, он даже не был болен. Погиб в аварии. Вот так. Я уверен, что любил его. Но я совсем его не помню. Может быть, он тоже целовал меня в лоб. А может, и нет. Знаешь, это глупо, но иногда я смотрю на свои руки и думаю, что, может быть, они похожи на его. Просто хочу, чтобы во мне было что-то от него.

Ричи редко говорит о своем отце. Возможно, из-за матери. Уэнт погиб двадцать один год назад, но она до сих пор не оправилась. Она не желает поднимать эту тему. В детстве Ричи, кажется, не слышал о нем ни слова. Сейчас, впрочем, они по-прежнему о нем не говорят. Он не умеет говорить об отце, не научился уживаться с этой необратимостью. Они чуть-чуть говорили о нем со Стэном. Немного с Майком. Однажды — с Биллом. И теперь с Эдди.

— А что твоя мама? — спрашивает Эдди.

— Ну, после смерти отца, думаю, она не понимала, что со мной делать. Я был неугомонным и без тормозов, а это, как несложно догадаться, очень опасная комбинация. Когда я играл, я направлял в работу всю свою энергию. Тогда я думал, что это весело. Меня не нужно было заставлять, я жаждал внимания. Ни один ребенок, которому не нравится профессия, не остается в ней надолго, даже если его родители требуют. Ты становишься актером, только если ты любишь игру. Голливуд обожает забавных детей и громких детей и раздражающих детей, потому что такие дети ничего не боятся. Когда такие вот дети снимаются в рекламе жвачки, людям она нравится. На прослушиваниях я шутил, кривлялся, и все такое прочее. Директора́ по кастингу любили меня. Другие дети прятались под юбками у мамок и мямлили свои скрипты, но я заставлял хохотать всю студию еще до того, как получал сценарий. Моя мать видела, насколько мне это нравится, и позволила мне этим заниматься. Не странно ли звучит, как думаешь? Позволила мне этим заниматься. Когда мне было лет десять, она хотела, чтобы я вернулся в школу и сосредоточился на обучении, но у меня уже была другая жизнь. Которую я знал и любил. Так что решение продолжать я принял сам. Естественно, мой агент был на седьмом небе от счастья, и именно он помог мне уговорить ее. В конце концов, она все-таки разрешила. Но, ох, ответ на твой вопрос — нет, я не ненавижу свою мать. Она, хм, она сделала для меня все, что могла, и это прекрасно. В детстве я был счастлив, но потом… Был ли вообще во всем этом смысл? Я просто… Я понятия не имею, кем мог бы стать, если бы меня не нашел тот мужчина и не разглядел во мне таланта. Возможно, я был бы самим собой.