– А в школе? – не сдаётся Гарри.
– Поттер, вы идиот, – беззлобно отвечает Снейп. – Во-первых, в школе за мной следили не менее пристально. А во-вторых, антиимидж – тоже имидж, разве нет?
– Интересно, в ваш антиимидж входила старая поношенная мантия и сосульки вместо волос, или это издержки профессии?
Гарри очень хочется задеть Снейпа, вывести его из себя, но у того, видимо, сегодня особенно хорошее настроение.
– Зато сейчас я в прекрасной форме, не так ли, Поттер, – профессор насмешливо склоняет голову набок, изучая порозовевшие щёки Гарри. – Учитывая, что моё бренное тело в эту минуту вовсю пожирают черви.
– Не пожирают, – тихо отвечает Гарри. – В вашей гробнице столько охранных чар – и муха не залетит.
– На пиршество спеша, жужжащей тучей мухи над мерзкой грудою вились, а черви ползали и копошились в брюхе, как чёрная, густая слизь… – откликается Снейп, с наслаждением прикрывая глаза, и продолжает читать негромким низким голосом. – Всё это двигалось, вздымалось и блестело, как будто вдруг оживлено. Росло и множилось чудовищное тело, дыханья смутного полно…
Гарри слушает, затаив дыхание, жадно разглядывая бледное, болезненно-худое лицо. Прикрытые веки кажутся беззащитными, а тени от ресниц на скулах – длинными острыми пиками.
– Но вспомните, – Снейп открывает глаза резко, тени разлетаются, и Гарри чудится, будто несколько пик вонзается ему в грудь. – И вы, заразу источая, вы трупом ляжете гнилым, вы, солнце глаз моих, звезда моя живая, вы, лучезарный серафим…
Чёрные глаза впиваются в его лицо до нехватки воздуха, до острой боли в груди. Гарри непроизвольно прикрывает рукой сердце, не в силах разорвать этот контакт, отвести взгляд.
– Скажите же червям, – тонкие губы искривляются в усмешке, – когда начнут, целуя, – медленно приближаются к Гарри, – вас пожирать во тьме сырой… – останавливаются в дюйме от его лица.
Гарри отталкивается, падает куда-то в чернильно-чёрную глубину, проваливается в трясину и тонет, тонет…
– Что тленной красоты, – шершавые пальцы гладят его по лицу, – навеки сберегу я… и форму, и бессмертный строй.*
Гарри тянется к ускользающей руке. Ласковые пальцы касаются его век.
– «Цветы зла», – слышит он, растворяясь в предутреннем тумане, – как прекрасен ваш аромат. Спи, несчастный мальчишка.
«Цветы зла, – думает Гарри сквозь сон. – Дьявольская, порочная красота. Их печать на тебе, мёртвый Северус Снейп».
***
Каждую ночь Гарри приходил на поляну, к кипарисам, засыпал, просыпался и подолгу разговаривал со Снейпом. Но даже через месяц их странных встреч так и не смог спросить главного.
И лишь когда однажды ночью вместо привычного пробуждающего пинка он почувствовал осторожное прикосновение к плечу, Гарри решил, что медлить больше нельзя.
– Расскажите мне, сэр, – попросил он. – Почему вы приходите именно сюда? Почему ночью? Почему… ко мне?
– Вы меня звали, Поттер, – просто отвечает Снейп. – Очевидно, кроме вас, никого не волновало моё отсутствие.
В голосе привычный сарказм, но на этот раз Гарри различает что-то ещё… Он мысленно пополняет полочку «Тайн и загадок Северуса Снейпа». За последний месяц Гарри успел забить её до отказа.
– Почему здесь? – продолжает Снейп. – Скажите мне, Поттер, что вы знаете о символике кипариса?
– Это символ смерти, сэр, – Гарри вспоминает милую умную Гермиону. – Его обычно сажают на кладбищах и приносят в гробницы умерших.
– Да, и именно поэтому вы сочли своим долгом общипать несчастные деревья и завалить их ветками мой гроб, – фыркает Снейп. – Впрочем, вы правы. Но есть и другая трактовка. Кипарис – символ вечной жизни. По некоторым библейским предположениям, именно из него был построен знаменитый Ноев Ковчег.
Гарри представляет себя бессмертным и непроизвольно вздрагивает. В последнее время жизнь вообще кажется ему довольно бессмысленной штукой.
– Почему ночью? Как вы знаете, ночью открывается портал в потусторонний мир. По неведомой мне случайности вы, Поттер, отыскали именно то место, где границы наших с вами миров стираются сильнее всего. Становятся нечёткими, размытыми. Этот туман и голоса, что вы слышите – и есть портал.
– Значит, вы тоже слышите, как поют дети? – Гарри вспоминает невидимый хор и чувствует, как сердце заполняет тоска.
– Да, я слышу их. Они зовут меня назад, каждую ночь зовут.
– Мне всё время хочется плакать, когда они поют… Наверное, это глупо?
– Нет, Поттер, – Снейп серьёзно смотрит ему в глаза. – Смерть – это совсем не глупо.
– Профессор, – Гарри пугается собственного голоса, – ответьте честно на один вопрос, только на один… Вам хорошо там, в вашем посмертии? Вы счастливы в нём?
– Глупый, глупый Гарри, – неожиданно говорит Снейп, улыбаясь одними уголками губ. – Мёртвые не могут быть счастливыми. Только свободными.
– Значит, вы свободны? Вас совсем ничего не держит?
– Я обрёл покой, – тихо отвечает Снейп. – Никогда не знавший его при жизни, я наконец успокоился после смерти.
– Сэр, – у Гарри отчего-то темнеет в глазах, – однажды вы уйдёте? Совсем?
– Да, Поттер, – лицо Снейпа дрожит и растекается по щекам. – Однажды я уйду.
– Я не отпущу! – Гарри хватает его за мантию. – Понял, ты, Снейп, чёртов сукин сын? Никуда я тебя не отпущу, слышишь? Через мой труп!..
Гарри чувствует на губах горькое, солёное. Гарри целует, кусает, дышит, глотает эту горечь и снова дышит, снова… И тот, другой, рядом, он ведь тоже дышит, хватая губами воздух, неровно и прерывисто – так разве может он однажды перестать дышать? Совсем перестать?
– Через мой труп, – шепчет Гарри изогнутым в хищной гримасе губам. – Убей меня, Снейп.
Руки находят тело, руки сжимают, гладят, сплетаются, рвут, толкают на мягкую траву. Сердце колотит, бьётся, прорывает грудную клетку и, оказавшись на воле, взмывает куда-то ввысь, в сонное ночное небо. И кажется, что его жара хватит не на одно, а на два или три таких неба, что этот жар раскалит, расплавит весь воздух, и тогда они оба задохнутся, вместе, – и разделят последнее дыхание на двоих.
– Ты будешь счастлив сейчас, понял? Не посмеешь не быть.
Гарри видит, слышит, чувствует, Гарри прикован к земле, намертво прибит чёрной трясиной, Гарри делает в неё шаг и летит, летит… Гарри позволяет всё, отдаёт и отдаётся, Гарри берёт сам, вбирает столько, сколько может вобрать, запоминая, впечатывая в память. Потом, много позже, он спрячет это так глубоко, чтобы не уничтожило раньше времени, не вытянуло последние силы. Потому что их изломанное, ненормальное единство – это больно, страшно больно. Страшно сладко.
– Живи, Снейп, – шепчет Гарри, намертво сцепляя их руки. – Цветы зла бессмертны…
Снейп накрывает его губы своими и мягко выходит из расслабленного тела.
И уже слыша негромкие детские голоса, от которых хочется плакать, Гарри смотрит на красивые, изящные руки в своих ладонях и вспоминает серые, покрытые струпьями и язвами руки мертвеца.
***
– Это ничего не значит, – говорил Снейп.
Гарри соглашался. Так было проще. Ничто. Ничего. Не значит. Такая всепоглощающая пустота, улыбчивый вакуум.
Снейп больше не улыбался. Стал напряжённее и как-то растеряннее. Иногда смотрел куда-то за Гарри, сквозь Гарри, и видел там что-то, о чём не стоило спрашивать.
Гарри не спрашивал. Гарри больше не кричал и не повышал голос. Не заявлял на Снейпа свои права. Гарри был предельно вежлив и почти спокоен.
Выбравшись в какой-то незнакомый город, Гарри отыскал там томик Бодлера. «Цветы зла» – было написано на потрёпанной обложке. Гарри целыми днями курил и читал стихи, расхаживая из угла в угол по своей избушке.
За этим занятием его и застала Гермиона, неожиданно явившаяся через две недели.
– Герми? – Гарри аж сел от такой наглости. – Как ты меня нашла?
– Ты псих, Гарри Поттер! – игнорируя его изумление, наступает подруга. – Какого Мерлина ты забыл в этой дыре? Почему не отвечаешь на письма?
– Письма, – Гарри рассеянно оглядывается. – Ты разве мне писала?
