Пару раз он отправлял письма Рону и Герми. «Осточертели репортёры, министерство, слава героя – в общем, сами понимаете, мне просто нужно время. Война потрепала всех, не так ли? Не ищите меня, ребята».

Они отвечали, что очень беспокоятся и не знают, что говорить общественности. Все волнуются о своём победителе и требуют непременно присутствовать на церемонии награждения. «Не становись отшельником, Гарри, – писала Гермиона. – Дай себе шанс на нормальную жизнь. Отдохни немного от всего этого дурдома и возвращайся. Можешь пожить в Норе. Ты же знаешь, здесь тебе всегда рады».

Впрочем, они тоже не выдержали. Плюнули на всё и уехали вдвоём в Египет. Герми всерьёз увлеклась историей пирамид и окунулась в процесс разгадки их тайн с присущим ей энтузиазмом. Рон с удовольствием опробовал маггловский дайвинг.

Гарри каждую неделю аппарирует в окрестные деревушки, чтобы купить еду и сигареты. Вокруг кипарисового леса живёт довольно необычное население. Они почти всегда молчат, а когда начинают говорить, с их губ срывается странный бессвязный набор согласных. Гарри щедро одаривает их сиклями и галлеонами, они беззубо улыбаются и иногда даже подсовывают ему зелёные травянистые сигары, от которых плывёт сознание, рассасывается тугой узел в груди, а конечности наливаются сонной тяжестью. И тогда Гарри кажется, что облака над кипарисами превращаются в большие белые котлы.

Гарри не пытается запомнить дорогу до кипарисовой поляны. Просто однажды он понимает, что в его новой жизни, наполненной запахом хвои, звуками леса и благословенной тишиной внутри, нет места памяти.

***

Мёртвые приходят во сне. Гарри спит и видит их всех, ясно как наяву: Ремуса, Фреда, Тонкс, Колина, Лаванду, Грюма, Добби, даже Сириуса и Седрика. Иногда они сидят за широким столом в доме на Гриммаулд Плейс, смеются и шутят, а яркое солнце бьёт из-за занавесок, оставляя блики на чистой фарфоровой посуде. Мёртвые едят из пустых тарелок, постукивая вилками, отправляя в рот несуществующую еду, прихлёбывая несуществующее вино из бокалов. «Вкусное рагу, Добби, – говорит Сириус. – Ты хороший эльф, надо взять тебя вместо Кричера». «Добби будет рад помогать другу Гарри Поттера, сэр!» – восторженно моргает Добби, и это служит сигналом. Они синхронно поворачиваются к двери и замечают Гарри, глядя куда-то сквозь него совершенно пустыми глазами. Молчание взрывает барабанные перепонки, и Гарри не выдерживает – вздрагивает. Колин щёлкает фотоаппаратом. Люпин скалит волчьи клыки. Гарри просыпается, чувствуя бешено колотящееся сердце.

В другой раз они в Запретном лесу, появляются из Воскрешающего камня. Мама и папа, Сириус, Ремус с женой, только не призрачные – из плоти и крови, они хватают Гарри под руки и тащат его к Волдеморту. Красноглазый монстр зачем-то обездвиживает своего пленника и заставляет смотреть, как Нагини пожирает мёртвую Беллу Лестрейндж. Хедвиг сидит у него на плече.

– Я рад, что ты пришёл, Гарри, – ласково говорит Том, щекоча пальцами белые совиные пёрышки. – Никогда не забывай о том, что убил меня. И теперь пусть смерть станет последним, что ты увидишь.

Гарри пытается закричать, но не может издать ни звука. Хедвиг выкалывает ему глаза блестящим серебряным клювом.

Однажды появился Дамблдор. Он сидел в своём кабинете и угощал Гарри сладким чаем. Опустив взгляд вниз, Гарри понял, что намертво прикован к креслу.

– Ты молодец, мой мальчик, – говорил Дамблдор, зачем-то поглаживая его по щеке. – Ты достойный ученик. Человеческая жизнь – ничто, когда существует высшая цель. Не расстраивайся, что убил их всех. Только мы с тобой можем жить вечно.

– Разве вы не умерли, директор? – прохрипел Гарри.

– О, ну разумеется, нет, – улыбнулся Дамблдор, спускаясь к шее и легонько царапая кожу длинным ногтем. – Как я могу умереть, если в тебе скрыт мой хоркрукс? Теперь я буду жить в твоей голове, Гарри. Всегда с тобой, мой славный мальчик.

Мёртвый директор делает шаг к нему и прикладывает палец к его губам, склоняясь ниже. Когда Гарри просыпается, его тошнит прямо на пол.

Один человек приходит чаще всего. Снейп сидит в старом скрипучем кресле в подземельях, а воздух вокруг такой спёртый, что нечем дышать. Гарри – напротив, разглядывает отсветы пламени на застывшем, неподвижном лице. Гарри ищет на нём признаки жизни, но видит только белую восковую маску и абсолютно мёртвые глаза.

– Профессор, – спрашивает Гарри. – Вы умерли?

– А вы, Поттер? – лицо оживает, заостряется, становится хищным, опасным.

– Кажется, да, – отвечает Гарри. – По крайней мере, чувствую себя совершенно мёртвым.

– Хорошо, Поттер, – удовлетворённо кивает Снейп. – Значит, у нас с вами наконец-то появилось нечто общее.

Гарри долго говорит со Снейпом. О Хогвартсе, Визжащей хижине, о магии, долге и вечнозелёных кипарисах. «Я люблю смотреть на облака, – зачем-то вспоминает Гарри. – Мне кажется, только им известна истина». «Истины не существует, Поттер, – усмехается Снейп, разглядывая оранжево-алое пламя в камине. – Вы не отыщете её и за сотню лет. В мире есть одна только правда, сотни и тысячи правд, которые никогда не договорятся между собой. У Волдеморта была своя правда, у Дамблдора и даже у Питера Петтигрю».

– А у вас, профессор? – Гарри до боли стискивает жёсткие подлокотники кресла. – Расскажите мне о вашей правде.

Он смотрит, как пляшет огонь в чёрных колдовских зрачках. А потом Снейп закрывает глаза, откидывается назад, плавится от жара, стекая мягким воском по креслу – и превращается в красивую, чёрную, хищную птицу.

– Возвращайтесь, сэр, – шепчет Гарри ей вслед. – Я всё ещё не успел сказать, как сильно вас ненавижу.

Гарри помнит каждое мгновение этих снов. Перебирает их, просеивает как пшено, чувствуя, как разливается по венам горькое, тягучее удовольствие. Теперь стоит ему закрыть глаза – и мёртвые сразу же возвращаются к нему, будто откликаясь на зов. Он улыбается им, он хочет сказать, как скучает, как любит, как ненавидит себя за то, что жив, – но они не дают, они успевают раньше. Они всегда успевают раньше.

Гарри бежит от них в лес, на кипарисовую поляну. Когда он спит там, ему ничего не снится. Сначала Гарри долго смотрит на облака, потом, когда невидимый небесный пастух укладывает их спать – на звёзды. Иногда Гарри успевает увидеть, как одна из них вздрагивает, распадается на тысячи осколков и падает вниз – на землю. Каждый раз он загадывает одно и то же желание.

Когда на поляну опускается глубокая ночь – такая, что невозможно дышать от густой, оплетающей мягким коконом свежести, Гарри сворачивается клубочком, обнимает себя холодными руками и закрывает глаза. И тогда ему чудится песня: сотни детских голосов чуть слышно поют вдалеке – поют, будто стирают невидимой губкой всё то, что днём замораживает сердце, заставляя его биться вдвое медленней и ничего, совсем ничего не чувствовать.

Гарри засыпает и уже не видит, как по поляне стелется густой белый туман и тает на его лице, превращаясь в крошечные матовые слёзы.

***

В первый раз это случилось спустя месяц после последнего письма Гермионы и ровно две недели после последнего посещения гробницы.

Гарри по привычке отсчитывает дни, чтобы знать, сколько он ждёт, и потом высказать всё это в безразличное, надменное лицо.

«Облакам тоже наплевать на всё, – думает Гарри. – Может быть, мёртвый профессор – это большое чёрное облако?»

Белый цвет не идёт Северусу – это он помнит ещё по гробнице. Белый мрамор – неправильный камень. Если бы кто-нибудь удосужился спросить Гарри, что он думает по этому поводу – он бы взорвал чёртову гробницу тройной Бомбардой. Он бы заказал мёртвому Снейпу – раз уж ему так хочется быть мёртвым – простой чёрный гроб из нешлифованного дерева. Чтобы оставляло занозы и в кровь обдирало ладони. Он бы положил ему на грудь веточку кипариса и укрыл бы его чёрной мантией, чтобы не замёрз там, в аду. С такой участью профессора, наверное, было бы немножко проще примириться.

– Ты сволочь, Снейп, – передаёт Гарри с патронусом. – Я, между прочим, никогда не опаздывал на твои отработки.