– А помните сон, профессор? – улыбается Гарри. – В моём сне вы много говорили о правде и истине. Но так и не сказали, какой была ваша правда.

– Моя правда, Поттер, многолика. Можете считать, что у меня несколько правд, и все они противоречат друг другу. То, что вы видели в думосборе – всего лишь одна из них.

Гарри чувствует странный холод и оборачивается. По земле, хищно вытягивая белые мутные щупальца, медленно расползается туман. Откуда-то из глубины доносятся тихие детские голоса.

– Что это? – успевает спросить Гарри, мягко падая в траву. Голоса теперь звучат в его голове, стелятся мягкими волнами, обволакивая, заполняя сознание.

– Спите, Поттер, – говорит один из них. – Спите спокойно до самого рассвета.

«Это сон, – думает Гарри, чувствуя прикосновение холодных пальцев ко лбу – там, где уже никогда не оживёт старый шрам в виде молнии. – Я проснусь и забуду, что он приходил».

Просыпается Гарри от яркого солнца, слепящего глаза сквозь веки. Несколько секунд непонимающе смотрит в одну точку – и тянется за сигаретами. Пачка, целая накануне, за ночь опустела наполовину.

***

Это похоже на безумие. Но Гарри ни на что не променял бы своё безумие. Иногда ему кажется, что-то случилось с окружающим миром – с каждым днём он ведёт себя всё более странно. Гарри часто видит странных людей там, где их быть не должно: в лесу, на обвалившихся городских крышах, на пороге своего дома. Один раз пришёл дряхлый старик и стоял у крыльца целый час, покачиваясь из стороны в сторону. Но стоило Гарри приблизиться, он осклабил беззубый рот – и растворился в воздухе. Гарри потом долго пытался отыскать магический след, но так ничего и не нашёл.

В другой раз прибежала стайка обнажённых девушек. Черноглазые и черноволосые, они водили хороводы вокруг деревьев, улыбались Гарри и разговаривали на языке, похожем на парселтанг, из которого тот не понял ни слова. Девушки испарились, стоило ему сделать шаг навстречу.

А ещё были звуки, много звуков. Тиканье несуществующих часов, разговоры, доносящиеся издалека, стук дождя в окно – Гарри не может остаться в тишине. Однажды он слышит, как журчит вода в кружке с остывшем чаем. Гарри злится, курит, проверяет дом на наличие темномагических проклятий и злится снова.

Но чаще всего приходит песня. После той ночи она звучит в голове почти постоянно. Тихая, неразборчивая и тоскливая – нестройный хор невидимых детей. Гарри думает, что они поют о смерти. Гарри думает, что даже если исчезнут все звуки на земле, если он оглохнет и ослепнет – эта песня останется с ним, она будет преследовать его вечно.

А ещё приходит Снейп. Снейп приходит каждую ночь, вместе с песней и туманом, в своей неизменной чёрной мантии. Прислоняется к стволу кипариса, лениво подбрасывает в костёр сухие поленья. Гарри всегда просыпается от звука его голоса или толчка в бок – он не может не спать, когда приходит туман. Когда Гарри просыпается, на поляне всегда горит костёр и сидит Снейп. К этому он привык даже слишком быстро.

Ещё он привык к тому, что Снейп по-страшному таскает у него сигареты. На вторую же ночь Гарри, как и обещал, притащил местную зелёную дурь, из которой прекрасно получаются пухлые тёмно-серые колечки. Попробовав маггловский наркотик, Снейп как-то сразу подобрел и расслабился. Впрочем, он вообще стал намного спокойнее. Это спокойствие одновременно радовало и пугало Гарри – подсознательно он ждал взрыва каждую минуту.

Но взрыва не было. Они раскурили несколько сигар, и Гарри даже научил Снейпа выпускать те самые идеально-ровные колечки. Гарри смеялся, старательно протыкая их пальцами. Снейп, прищурившись, разглядывал его в неровном свете костра.

Поначалу Гарри чувствовал себя рядом с профессором ужасно глупо. Смущался, дёргался, бесконечно огрызался и периодически замолкал, пытаясь разобраться в собственных ощущениях. Ощущения были странные. Гарри малодушно списывал всё на дурь и огневиски, которое они несколько раз распивали вдвоём, но скоро решил прекратить лгать самому себе. В конце концов, он ведь гриффиндорец, ему неведом страх.

– Как бы мне ни прискорбно было это признавать, но вы взяли лучшее от своего факультета, Поттер, – говорил Снейп. Гарри так впечатлили его слова, что он тут же решил раскрыть все карты.

– Шляпа хотела отправить меня на Слизерин, профессор.

– Вот как? – чёрная бровь взлетает вверх. – Тогда мне остаётся только благодарить Мерлина за то, что она этого не сделала.

– Почему? – спрашивает Гарри, и пульс стучит у него в висках.

Но Снейп только загадочно ухмыляется и говорит:

– Будет туман.

Гарри хочет рассмеяться ему в лицо, крикнуть, что в этом чёртовом лесу туман бывает дважды в ночь, но не успевает – слышит знакомую песню. Гарри засыпает, и до самого утра ему снится ухмылка Снейпа. Она танцует перед глазами, как рот Чеширского кота, приближается к его лицу и замирает, почти касаясь приоткрытых дрожащих губ.

– Вы слишком напряжены, Поттер, – говорил Снейп. – Расслабьтесь, в конце концов. Чего вы боитесь?

Гарри хочет сказать, что он, разумеется, ничего не боится, и что очень глупо подозревать его в подобной нелепости. Он хмурится, сжимает кулаки и решает последовать совету буквально – выкуривает три зелёных сигары подряд и на два часа проваливается в пьяное забытье. И даже когда, много позже, Гарри понял, что всё это время был в сознании, он так и не смог ничего вспомнить. Проклятый Снейп только хитро щурил глаза, посмеивался и напрочь отказывался рассказать, что именно неадекватный Поттер вытворял в ту ночь.

Гарри же, промучившись весь день, вспомнил только запах горькой полыни, мурашки на спине и узоры серебряных звёзд на полотне ночного неба.

Снейп всё время был рядом. Невидимо, незримо, но почти осязаемо: треском костра, полынной горечью, запахом сигарет, в крови, под кожей. Гарри лежал на своей жёсткой кушетке, слушал шелест ветра за окном и представлял Снейпа. Он задавал ему вопросы, вёл мысленные беседы и иногда даже слышал в своей голове негромкий бархатный голос. Когда Гарри закрывал глаза, он видел Снейпа. Он чувствовал Снейпа. Он сходил с ума.

Снейп был разным: резким и опасно-мягким, саркастичным и насмешливым, раздражённым и расслабленным – и Гарри открывал его, изучал, листал, словно старый учебник зельеварения, исписанный мелким каллиграфическим почерком – в той, другой жизни. Снейп был везде и всюду – простирался вширь и вглубь, увлекал за собой, затягивал в трясину. В нём легко было захлебнуться и утонуть.

Но самое главное – Снейп был невероятно, иррационально живым.

Когда Гарри начинал сомневаться в этом – он аппарировал к знакомой гробнице из белого мрамора и подолгу стоял у гроба, просвечивая крышку магией, чтобы видеть мёртвое, серое, постепенно разлагающееся лицо. Чтобы видеть, как проваливаются внутрь глазницы, как слоится кожа, как покрываются струпьями изящные, красивые руки. А потом, ночью, сидя возле костра, он старался будто случайно, осторожно, как вор прикоснуться к Снейпу, почувствовать под пальцами тёплую, чуть шершавую кожу и ровное, непрерывное биение пульса. «Вы ведь живы, профессор, – хочет крикнуть Гарри, – зачем вы мне лжёте?». «Вернитесь в наш мир, сэр, – мысленно твердит он, глядя в чёрные, опасные глаза. – Я никому ничего не скажу, только вернитесь».

Но вместо этого Гарри опускает взгляд и тихо спрашивает:

– Скажите, профессор, а если бы это было возможно, вы бы воскресли?

Снейп неожиданно смеётся. У него грудной, низкий смех – такой же вкрадчивый и опасный, как и голос.

– Вы меня поражаете, Поттер. По-вашему, есть какой-то особый шарм в оживших мертвецах?

Гарри краснеет. Он старается не думать о Снейпе в присутствии Снейпа, но с каждым днём это становится всё труднее.

– Не знал, что вас когда-либо волновало, что думают о вас окружающие.

– Когда-то меня, может быть, только это и волновало, – хмыкает Снейп. – Если вы ещё помните, Поттер, я был двойным агентом. Учитывая общую нестабильность и… хм… экзотические условия моей работы, мнение окружающих стояло первым пунктом в списке важных вещей. В особенности, мнение некоторых конкретных окружающих.