Одетт достает из кармана садовые ножницы и приближается ко мне.

Я в ужасе вжимаюсь в подушки:

– Это еще зачем?

– Для твоих волос. Мадам Верт говорит, что надо их срезать. У тебя вши.

– А вот и нет.

В ту же секунду я тянусь почесать голову. Мои волосы, разумеется, кишат вшами.

Одетт приказывает мне подняться с кровати и сесть на стул. С ножницами она особо не церемонится. Вскоре пол уже весь усыпан волосами. Волос так много, что я боюсь, что стала совсем лысой. Поморщившись от отвращения, она сметает их в ведро, чтобы сжечь.

На мне что-то вроде ночной сорочки с просторными рукавами. Одетт закатывает их и снимает повязку с моей больной руки. Не успеваю я опомниться, как она сдергивает с меня и сорочку. И вот я уже стою, голая и дрожащая, посреди комнаты.

– Не подглядывай! – предупреждаю я Одетт.

Она закатывает глаза:

– Вот еще, таращиться на твое тщедушное тельце.

К моему удивлению, я даже с какой-то радостью залезаю в ванну. Сидеть в ней – все равно что очутиться в огромной теплой луже, и это вполне даже приятно. Однако Одетт так скребет мне спину, словно перепутала ее с каменным полом.

Закончив, она протягивает мне свежую ночнушку. От ванны я так ослабела, что с восторгом забралась в кровать на дрожащих ногах. Словно по команде, в дверях появляется голова утки Вольтера, а потом и лицо Пьера.

– Совсем другое дело, – широко улыбается он. – Можно мы войдем?

Я устало пожимаю плечами. Похоже, что мальчишкам вроде него и уткам вроде Вольтера больше совершенно нечем заняться. Снова усевшись на стул рядом с кроватью, Пьер протягивает мне серебряное зеркальце. За такое я бы получила несколько монет.

– Посмотри на себя.

Я неохотно беру зеркало. На что там смотреть? Я достаточно нагляделась в витрины и лошадиные поилки, чтобы знать, что не красавица. И все же увидеть себя без волос – совсем другое дело. Я потрясена. На свою внешность мне наплевать, но сейчас лицо у меня совсем какое-то острое, мрачное. Я настоящий заморыш. Пихаю зеркало обратно Пьеру в руки.

– Я похожа на мальчишку, – бормочу я, прижимая к себе Коко. Ему, по крайней мере, все равно, как я выгляжу.

Однако Вольтер, важно восседающий у Пьера на коленке, квакает в ответ.

– Видишь? Даже твоя утка так считает.

– Сейчас ты выглядишь лучше, чем раньше, – возражает Пьер.

Я настораживаюсь: что значит это «раньше»? До ванны? Или раньше… на первом этаже, когда я пыталась украсть ларец? Что, если он узнал меня, несмотря на шарф? Что, если он знает, кто я такая?

И снова мне кажется, что эта комната – эта прелестная, удобная спальня – это ловушка.

– Меня посадили под стражу? – спрашиваю я, нервничая.

– Под стражу? – Пьер задумчиво хмурится. – Ну, это зависит от того, кто ты такая.

– А кто я такая?

– Может, ты шпионка.

Я фыркаю от смеха, пытаясь притвориться, что закашлялась.

Шпионка?

Видимо, Пьер перечитал слишком много книг. Но по крайней мере он не считает меня воровкой. Вот и хорошо. Раньше меня не волновало, что обо мне думают, но с Пьером почему-то дело другое.

– Нет, я серьезно, – возражает Пьер. – Вокруг полно шпионов. Готов поспорить, они даже наблюдают за домом прямо сейчас.

Он складывает руки на груди. Видимо, и правда не шутит.

Полная любопытства, я кое-как сажусь в кровати:

– А за чем они охотятся, эти шпионы?

– За знаниями, – отвечает Пьер. – Не мы одни пытаемся придумать способ летать. Тут целое соревнование! И никто не хочет прийти вторым.

– А на кого работают шпионы?

– На англичан. – Пьер шумно вздыхает. – Хотя, если верить слухам, получается у них не лучше нашего. Им тоже не удается поддерживать устройство в раздутом состоянии. И с весом сложности.

Я морщу лоб:

– С весом?

– Сколько устройство может выдержать… Нужно, чтобы оно могло подняться в воздух и пролететь на приличное расстояние, но при этом не зависеть целиком от воли погоды.

– Ты про ветер? – Уточняю я, вспоминая, как меня метало по воздуху, точно обрывок бумаги.

– Именно.

– Так что, англичане пытаются украсть ваши идеи?

– Да, Сорока, я знаю это наверняка. Я их видел. Шпионов разглядеть несложно, если знать, на что обращать внимание.

– Ну-ка, ну-ка. – Я пытаюсь сдержать улыбку. – Как же вычислить шпиона?

– Если кто-то ведет себя неестественно. Бывает, кто-нибудь проговорится о чем-то, чего не может знать. Или… – Пьер приподнимает бровь. – Или если этот кто-то шныряет по чужим домам посреди ночи.

– А. Поняла. – Мне становится не до смеха. Шпионы, получается, очень похожи на воришек. Забирают то, что им не принадлежит.

Хотя в глубине души мне кажется, что это как-то неправдоподобно, но я никак не могу перестать думать о полете. И о том, что как только в мире появляется что-то ценное, так тут же вокруг него начинают кружить другие… вынюхивать, завидовать. Уж кому это знать, как не воровке.

Еще несколько дней – и вот я уже могу встать. Первым делом я открываю окно и жадно вдыхаю свежий утренний воздух. Небо сегодня восхитительное: бледно-голубое, в розовое пятнышко. В Анноне снова будет ясно. От нескольких недель взаперти я совсем размякла. Стала неповоротливой, постоянно хочу спать. Плохой признак для того, кто зарабатывает быстрой смекалкой. А еще забавная штука: как только перестаешь постоянно думать о голоде, в голову приходят самые разные мысли. Например, о полетах и о том, как дольше удержать какой-нибудь предмет в воздухе. Хотя мне-то какое дело? Мне давно пора перестать совать нос не в свое дело.

Что-то под окном, в саду, привлекает мое внимание. Что-то под деревьями. Показалось и скрылось серое пятно. Наверно, просто тень… хотя меня внезапно охватывает страх. Я стараюсь не думать, что это может быть миссис Делакруа, хотя уверена, наши пути скоро пересекутся снова.

Прибегает Пьер в вихре кудрей. Взвиваются ввысь длинные фалды его сюртучка. За ним спешно ковыляет Вольтер.

– Vite[4], Сорока! – восклицает Пьер. – Тебя хочет видеть папа.

Я потрясенно замираю:

– Зачем?

– Не знаю. Но тебе следует называть его мсье Жозеф. И еще надень вот это. – Он швыряет в меня комком одежды. – Ты ведь поправилась, да?

– Вроде да. – Я и правда рада отвлечься от своих мыслей. – Отвернись, пока я переоденусь.

Пьер поворачивается спиной, и я встряхиваю платье, которое он мне передал. Похоже на то, которое носит служанка Одетта, и еще муслиновый чепчик в тон. Не сказать, чтобы я была в восторге.

– А где мои собственные вещи? – спрашиваю я. Когда меня принесли сюда, на мне были вполне приличные куртка с юбкой. – Почему бы мне их не надеть?

Пьер опускает взгляд на Вольтера:

– Ну что, скажешь ей, или лучше я?

Утка крякает, точно бранится. Я хмыкаю, не в силах удержаться от смеха.

Пьер, однако, обращается ко мне со всей серьезностью:

– В твоем прежнем костюме нашли вшей… Вот что пытался сказать тебе Вольтер.

Думаю, они оба сбрендили.

При свете дня кабинет выглядит совершенно иначе. У нас над головой расположены три чердачных окна с видом на небо. Все остальное – бумаги, книги, беспорядок – совершенно такие же, как в моих воспоминаниях. Это одновременно заставляет меня нервничать и успокаивает. За столом сидит мужчина, в котором я узнаю отца Пьера. Судя по тому, как топорщится ткань его жилетки, похоже, что в последнее время он больше ест, чем бегает по полям. Несмотря на бардак вокруг, на письменном столе нет ни ручек, ни карандашей, ни блокнота. Одетт с мадам Верт были правы: отец Пьера не работает. Я снова чувствую укол совести: сейчас бы ему пригодились чертежи, которые я украла. Чувство вины усиливается, когда я вижу красный ларец на полке. Я стараюсь не таращиться на него слишком пристально.

– Утка подождет снаружи, – говорит мсье Жозеф.