Он щелкает пальцами перед клювом Вольтера, и тот возмущенно встряхивает перьями.

– Ох, папа, – умоляюще просит Пьер. – Ты же знаешь, как ему нравится бывать в компании.

Мсье Жозеф вздыхает, откидываясь на спинку стула:

– А еще ему нравится гадить.

Я ловлю взгляд Пьера. Он принимает недовольный вид, но слушается. На сей раз щелкают и нам с Пьером, и мы садимся на два стула, с которых предварительно приходится снять по стопке книг.

– Кем ты работаешь, Сорока? – спрашивает мсье Жозеф.

– Мм… – Я не знаю, что ответить.

У него лицо такое же доброе, как у Пьера, хотя выглядит он старше, беспокойнее. Однако, думаю, правду он услышать не захочет.

– Ладно, перейду сразу к делу, – продолжает он. – Наша экономка мадам Верт настаивает, что теперь, когда с нами живет мой брат, нам нужна дополнительная прислуга. Моей супруге, мадам Монгольфье, сейчас нездоровится, и это создает дополнительные сложности.

Одетт вроде сплетничала об этом в коридоре… Меня опять охватывает чувство вины: я недостаточно ценила ее усилия. В доме уже была одна больная, когда ей пришлось ухаживать еще и за мной.

– Итак, – продолжает мсье Жозеф, – Пьер считает, что эта работа тебе бы подошла. Что считаешь?

Я надуваю щеки. Мне? Работать здесь, в доме Монгольфье? После того как я украла его документы?

Хотя он этого и не знает. Он думает, что я – это девочка, которой хватило смелости не отпустить его летающую машину. Девочка, которая взмыла в небо. И знаете что? Думаю, я могла бы привыкнуть быть такой девочкой, даже если для этого мне придется одеваться как Одетт.

– Или тебя ждут где-то еще? – спрашивает мсье Жозеф.

Мне на ум приходит та тень под деревьями.

– Нет, мсье, меня нигде не ждут, – отвечаю я.

– Bon[5]. Начнешь работать, как только будешь в состоянии… – Он окидывает меня внимательным взглядом. – Ты ведь выздоровела? Плечо зажило?

– Конечно, – быстро отвечаю я. Пусть не думает, что я не справлюсь.

– Ну а теперь, папа, – выходит вперед Пьер. – Пока мы здесь, можешь расспросить Сороку про то, как она летала.

Я расплываюсь в широкой улыбке. Наконец-то я смогу обо всем рассказать! Однако вид у мсье Жозефа становится какой-то напряженный.

– Пьер, мне кажется, это лишнее…

– Просто послушай ее, – обрывает его Пьер. – Это может помочь тебе в работе.

– У меня с работой все хорошо. Помощи не нужно, – бормочет мсье Жозеф, смущенно покашливая.

Он лжет.

Пьер закатывает глаза:

– Признайся, пап, ты в тупике. Ты ничего не делаешь с того времени, как мы принесли Сороку домой.

– Ты имеешь в виду, с того несчастного случая? – с усилием выговаривает мсье Жозеф. – Не очень-то удался наш маленький эксперимент, а? Ты, вероятно, забыл, что вы с Сорокой чуть не умерли.

Пьер вздрагивает:

– Конечно же я помню! Мне до сих пор снятся кошмары. Но это не значит, что ты должен…

– Твоя дорогая матушка меня не простит, случись с тобой что-нибудь. Одному Господу известно, смогла бы она пережить такое, в ее-то немощном состоянии. Нет, я уже все решил. Продолжать эксперименты слишком опасно.

– Папа, я думаю, тебе нужно…

– Я с самого начала плохо продумал конструкцию, – перебивает его мсье Жозеф. – Неудачи преследуют нас. Будет мудрее просто оставить эту затею. Зачем тратить время и силы на то, что заранее обречено на провал?

Они оба замолкают. Пьер смотрит себе под ноги. Мсье Жозеф таращится в стену. Я понимаю: если сейчас не вмешаться, то я буду долго об этом жалеть. Потому что одна из этих неудач – моих рук дело. Может, если мсье Жозеф услышит, каково это – парить в небе, то он поймет, что оно того стоит, каждая секунда полета стоит любых рисков.

– Мм… Мсье… В тот день в поле… – Я запинаюсь, пытаясь подобрать слова. – С той штукой…

– Прототипом. – Пьер ободряюще кивает. – Давай продолжай. Расскажи папе про свой полет.

– Но ты ведь тоже взлетел, – напоминаю я. – Тебе самому понравилось?

Он бледнеет:

– Это было ужасно. Я страшно напугался. Но тебе…

– Мне так понравилось! – заканчиваю я за него. – Это просто что-то невероятное! Если бы можно было сделать эту штуку поустойчивее… и если бы был способ управлять взлетом, то я бы летала целый день!

Мсье Жозеф поднимает руку, словно призывая меня остановиться. Но чувства внутри меня кипят, хотя я и не знаю, как их выразить поточнее.

– Что-то вроде вот этой занавески… – Я показываю на раскрытое окно за его спиной. – Ветер ее поднимает, надувает, а потом она опадает.

Теперь, по крайней мере, мсье Жозеф обернулся посмотреть.

– Да, мсье, – сообщаю я ему. – Эта штука взлетела, только когда ветер… ну, не знаю… когда ветер в нее забрался. Сделал ее больше. Заполнил…

– Хм… – бормочет мсье Жозеф. – А в этом есть смысл…

Он прислушивается ко мне внимательнее.

Пьер пихает его локтем:

– Может, тебе записывать?

Но мсье Жозеф откидывается на спинку стула и кладет обе руки на стол:

– Давай проясним: ты думаешь, что наше изобретение взлетело, лишь когда воздух оказался внутри?

– Да.

– И как только оно сдулось, то стало быстро опускаться… – Он замолкает. Внезапно вид у него становится до странного напряженным. – Ты была в тот день одна, Сорока? Важно, чтобы про наш прототип никто не знал. Если кто-нибудь пронюхает…

– Я не шпионка, если вы об этом, – резко отвечаю я.

Дверь в кабинет распахивается настежь, и внутрь шагает незнакомец – высоченный, широченный, крепкий, что твое дерево. С его приходом всё в комнате, включая меня, кажется гораздо меньше.

– Кто это? – шепотом спрашиваю я Пьера.

– Мой дядя, мсье Этьен. Папин брат, – тихо отвечает он и почему-то морщится.

– Как вижу, ты допрашиваешь нашу гостью, – говорит мсье Этьен. Его взгляд равнодушно скользит по мне.

Я тоже окидываю его взглядом, но не нахожу никакого фамильного сходства. Ни доброго выражения на лице, ни озабоченно нахмуренного лба. Этот Монгольфье – какой-то самоуверенный пижон. Могу побиться об заклад, что он-то так легко затею с прототипом не бросил бы.

– Сорока делилась своими впечатлениями от полета, – объясняет мсье Жозеф. – И знаешь ли, ее стоит послушать.

Я уже готова продолжать, но мсье Этьен раздраженно щелкает языком:

– Дорогой братец, я допускаю, что на свете есть разумные девочки, но при всем уважении девчонки вроде Сороки даже в школу не ходят. Зачем посвящать ее в подробности наших изобретений, а?

Это правда: я действительно не умею ни читать, ни писать. Но я не дура. И пусть я не знаю, как поцветистее описать события того дня, я все же была там. Я стала частью этой истории. И у меня осталась пара подробностей, которыми я хотела бы поделиться.

– Это ветер. Ветер поднимал ваш воздушный мешок, – говорю я прежде, чем он успевает меня остановить. – Надо будет немного его нагрузить, чтобы можно было им управлять. Если разобраться с весом, он поднимется выше и будет лететь ровнее.

Я вижу, какой взгляд кидает мсье Этьен на мсье Жозефа. Совсем не обнадеживает. Но я продолжаю.

– Просто подумайте об этом, – обращаюсь я к обоим. – Когда мы с Пьером держались за него вместе, он летел совсем низко. Но потом, когда Пьер…

– Упал. – Пьер строит гримасу.

– В общем, когда я полетела одна, то шар поднялся выше и летел дольше.

Мсье Этьен складывает руки на груди:

– Мы не в таком отчаянном положении, чтобы доверять твоим словам. Что вообще ребенок – особенно ребенок вроде тебя! – может знать о механике полетов?

– Я ничего не знаю, мсье, – бормочу я, чувствуя, как краска заливает мне щеки. – Только то, что случилось со мной.

– В этом и дело, Этьен, – говорит мсье Жозеф. – Мы и сами ничего толком не знаем. Пока что наши попытки не приносят успеха. И я не уверен, что принесут в будущем.

– Почему ты думаешь, что мы можем доверять девчонке? – спрашивает мсье Этьен. – Мало ли кто она такая.