Распаленный музой или каким-нибудь азумом (а сие есть, как известно, муза мужского рода) Хэнгмен врывается в вашу гримерку с бешено сияющими глазами и говорит:

«Я тут прикинул, в первой песне я буду сначала три раза страшно кричать: «Дай!», потом после проигрыша…вот этого… — следует невнятное постукивание пальцами по стенке или столу, — вот так, закричу «Мыай!», а в конце, в конце в самом… сначала «Дай!», а потом уже «Мыайай!» Нормально?

— Нормально, — отвечаем мы, и он уходит. Мы не спорим, потому что на концерте он частенько начинает импровизировать и свои предварительные планы не осуществляет. Что он поет вместо этого обычно остается загадкой, потому что предусмотрительный Краух незаметно отключает ему микрофон.

Понятно, что в своем сольном проекте он не изменил себе ни на йоту, и мы были вынуждены в течение десяти минут слушать все эти бесконечные душераздирающие «блад», «дэф» и «хироу».

Потом Витал толи утратил интерес к выступлению, толи снова обострилась почечная колика, но он быстренько скомандовал своим музыкантам сматывать удочки, лично зажег стоящую в центре сцены поленницу щедро пропитанную бензином, показал публике голую задницу, по годами сложившейся традиции, и, наконец, гордо удалился под жидкие аплодисменты своих личных поклонников, коллег и сожителей. Не зря перед концертом я случайно увидел переодетого Жирного Хэнгмена с помощниками, которые неумело пытались выдать себя за обычных Сомнамбул-поклонниц.

В целом музыка новой группы представляла собой дикий коктейль из ранней забарьерной «Металлики» и позднего «Ласкового Принца», щедро усыпанный басовыми наворотами Хэнгмена и его же вокальными изысками. Даже не представляю, сколько он отвалил Корпорации за возможность выступить здесь и сейчас.

Вот вчера, например, переодевшись в Простых мы сходили в Парк. Витал сразу занял там место у Памятника Железной Девы и принялся цеплять редких прохожих.

— Эй, ты, француз, как «фажон» переводиться?

— Гляди, что сейчас будет, — едва сдерживая смех, прошептал я, слегка толкая Чукки.

Чукки посмотрел. Уже через пять секунд Витал интересовался у прохожего, оказавшегося здоровенным Мясоедом с тяжелой, окованной металлом дубиной:

— Я оторвался? Это ты оторвался!

Мелькнул припрятанный до поры топор и голова «француза» оторвавшись от туловища укатилась в Фонтан.

Как только улеглось волнение на воде, мимо Фонтана с диким гиканьем проскакал неизвестный нам мощный и заросший густым черным волосом человекообразный тип верхом на швабре. Впереди себя он умудрился усадить какого-то истерически плачущего гладкого хлюпика, который толи в состоянии оргазма, толи просто от нечего делать рвал на мелкие части зеленые купюры.

Витал не мог оставить подобное отношение к деньгам безнаказанным, и история с «французом» повторилась. Наш немногословный друг прокомментировал это коротко и емко:

— Фальшивоминетчики, сука! Ненавижу!

Мне тоже надоело стоять в стороне от столь бурно развивающихся событий и я незаметно юркнул в кусты, из которых доносились обрывки неясной беседы:

— … ем ну? Почему… ешь? Ну и что, что… му…к…

После донесся громкий крик:

— Так что, сука?! Не хочешь в голубых играть?

Сука в голубых играть явно не хотела, и с громким тявканьем бросилась прочь, поджав хвост. Из кустов выпрыгнул наш старый знакомец Гесс и принялся бегать за нею кругами вокруг фонтана. Хэнгмен несколько раз прицельно замахивался топором, но каждый раз только сокрушенно качал головой, ибо бегал Гесс очень быстро.

— Пугает, — шепнул Чукки и выстрелил.

Гесс свалился в Фонтан, Краух констатировал:

— Чукки, ты его достал.

На секунду появившаяся из Фонтана голова Гесса произнесла:

— Удовлетворительно!

Я, от нечего делать, швырнул в нее гранату, и голова скрылась в набежавшей волне. Когда поверхность воды снова успокоилась, из недр Фонтана всплыло чье-то тело с распоротым наискосок животом. Хэнгмен сплюнул внутрь и произнес загадочно:

— А я новую песню придумал. «Тлеющие бычки в желудке». По-моему романтично…

Гесс так и не появился. До ужаса скользкий тип.

Краух между тем прикинулся Карманником. Он подкрался к одному из сидящих в ближайшей яме влюбленных и принялся нахально рыться в его заплечном мешке. Хозяин мешка нервно дернулся, бросил оптику, рюкзак, возлюбленную и обоймы с запасными патронами, куда-то умчался. Через время он вернулся с тремя Служителями. Краух, оставил в покое мешок, и о чем-то кратко переговорил с симпатичной молоденькой Гарпией, оставшейся без кавалера, после чего, как ни в чем не бывало, вылез из ямы, и завел с Хэнгменом светскую беседу.

Служители осмотрели предмет раздора и обнаружили внутри запрещенный динамит и три пачки димедрола. Влюбленный пытался что-то им путано объяснить, но те не вняли объяснениям и повязали его немедленно.

Хэнгмен тут же прицепился к Служителям и принялся клянчить димедрол. Те вяло отбрехивались от Витала. Гарпия смеялась, расправляя перыщки и строила Крауху глазки. Хэнгмен размахивал какими-то шикарными тисненными золотом Аусвайсами и кричал о своих, якобы нарушенных правах.

Повеселились славно.

Но я немного отвлекся. Пред тем, как скрыться в танке и задраить за собой люк, Краух выразил общее мнение о Творчестве нашего басиста, красноречиво засунув в рот два татуированных пальца и имитируя рвотный позыв. А Хэнгмен ничего этого не видел, потому что спешил сменить серенький балахон «433-х» на черный, в котором он должен был выступать с нами. По мне так и в том бы скакал, какая на хрен разница? Все равно раздеваться будет для поклонников. Так нет, он сказал:

— Переоденусь, чтобы отличаться! — вот так вот.

Наши декорации были просты и понятны. Впрочем, как и всегда. Две линии обтянутых колючкой окопов, аккуратно обустроенная танковая оборонительная позиция для Крауха. Силуэт дымящегося Т-4 на заднем плане. На переднем перед рампой кости и черепа в ободранных мундирах всех армий мира и их знамена. Пулеметная вышка с эдсоновской клеткой на верху, и медленно ползущий на зрителя зеленый болотный туман. Вот собственно и все. Да, совсем забыл, слева противотанковая батарея 76 калибра, и батарея полковых минометов справа. Ага…

Программа называлась «War infront…» Весь материал собран и записан на реальных событиях, произошедших во время свержения диктатуры «Черных Подполковников» и прекрасно знакомым, как зрителю, так и нам, принимавшими во всем этом бреде самое активное участие.

Четыре взрыва вызвали легкую дрожь даже у видавшего виды старого вахтера. Потом три фигуры, в которых, казалось, не осталось уже совсем ничего человеческого, выползли из траншеи. Две были похожи на изрядно вымокших в болоте живых мертвецов, это мы с Чукки Дауном, и одна была в новом, шелковом, черном, с иголочки костюме палача, от торгового дома «Фродо».

На мне же была мокрая истлевшая одежда, на лице застыла мертвая нарисованная улыбка, под шутовским колпаком традиционная красная звезда на левом глазу.

Чукки в форме изрешеченного пулями коммандоса с набриолиненным гребнем посреди головы и со следами трупного окоченения тоже смотрелся весьма недурственно.

Мы стояли неподвижно, двигались только кисти рук.

Знакомая по многочисленным клипам и аудиозаписям музыка сразу сорвала у зала крышу. И понеслась с клочьями ржавого тумана куда-то дальше прочь из этого Города.

Приятный фурор вызвало и запланированное на финальные аккорды эффектное появление из траншеи нашего второго ударника Эдди Эдсона. Был он в Маске смерти и в каске с рогами. Причем в каске у титра предварительно просверлили две дырочки, под настоящие, изрядно отросшие за зиму рога. Тащил он на себе крупнокалиберный пулемет с лентами. С этим немалым багажом он ловко влез на пулеметную вышку, и последние такты простучал из своего пулемета поверх голов фанатов, ответивших на это немедленным одобрительным гулом.

Концерт пошел своим чередом.