— Плохо говоришь, обидно. Алимом гордились горы. В нем жило безумие храброго. Никогда не знали от него обиды, слабый и бедняк. И в горах в степи все стояли за него, а старые хаджи, совершая намаз, призывали лишний раз имя Аллаха, чтобы он оградил Алима от неминуемой беды!

— Но ведь не оградил же! Сказки все это! — зевнул Гаманенко, — Знаю ты був в германську разведчиком и тут вроде как здешний. Осмотрись в крепости и не становись призраком, а то святой водой, понимаешь, не запасся.

Дамир пробормотал что-то неразборчивое и, вооружившись только кинжалом, заскользил среди кустов и ловко заскользил, словно был сродни бестелесным духам. Лазутчик почти слился с не выгоревшей травой, нырнул в островок зелени и затих. В башне молчали, разве что завывал ветер, горячий и пыльный. Совсем близко камни шайтанова логова, рукой потрогать можно, да страшно обжечься адовым жаром. Прочел Дамир несколько строф первой суры корана и прошмыгнул серо-зеленой ящерицей к башенным воротам. Каменный клык, заросший зеленью, казался безлюдным, даже ямы костров не дымились, а несколько воробьев чирикали возле окаменевшей лепешки и разорванного мешочка с крупой.

Дамиру показалось, что он потерял рассудок, когда из горячего марева появились очертания древнего замка, сверкавшего зыбкими кромками строений возле оборонительной стены. Ближе к обрыву возвышался добротный белокаменный особняк, на крыльце которого стоял мужчина в нелепом железе и нервно постукивал пальцем по навершию меча. Два работника, сгибаясь под тяжестью окованного металлом сундука, появились из приземистого сарайчика и поставили груз у ног хозяина. Дамир совсем растерялся, поняв, взмахнул кинжалом, и все исчезло, кроме старых, забытых всеми развалин.

С тропы, ведущей в долину, из-под самого зеленого шатра, послышались истошные вопли, беспорядочная стрельба, ржание испуганных лошадей. Дамиру хотелось бежать из крепости подальше от бесплотных гяурских беев и прочей чертовщины, но пули нукеров Ахмедки заставляли сидеть за надежным каменным щитом. Заросли выпихнули на каменную плешь склона красноармейцев, которые припустили в крепость так, словно за ними гнался сам шайтан шайтанов. Впереди всех, видимо вдохновляя бойцов личным примером, несся Фишман и так лихо, что едва не сбил с ног Дамира.

Призраки остались призраками, а вот вполне телесные бандиты Ахмеда, спрятавшись среди одичавших лоз винограда у Чильтер-Кобы, обошли карателей с тыла и загнали их в каменный мешок древнего замка. По приказу Гаманенко бойцы заняли оборону за крепостной стеной так, чтобы держать склон под обстрелом.

Командиры устроились в башне, разложили карту-трехверстку и, прихлебывая из фляги сухое винцо, держали совет, начавшийся со взаимных упреков.

— Моя справа как у того бычка! — оправдывался ротный, — Грош цена всей чеке в базарный день, если ума не хватило подкупить якого-небудь мерзавца!

— Не твое собачье дело! На партактиве поговорим, — огрызнулся Фишман, — Тут есть дорога прямо к Инкерману, чуть больше тридцати верст…

— Иосиф! С глузду спятил? Ни за цапову душу подохнем! Высунь свою пацючью мордочку и скажи этим харцизякам пару теплых слов!

Фишман поднялся, и смело шагнул в проем ворот. Выстрел и комиссар упал на камни словно подкошенный.

— Сволочи! — разозлился Гаманенко и наугад пальнул в заросли, — Ахмед! Ты меня слышишь, контра?!

— Выходи поговорим или с Куле-Буруна будешь прыгать? — послышался ответ, — Начальник! Встретимся на пол-пути! Снесут твоя башка и моей, чилым-билым будет! Якши?

— Как там товарищ оперуполномоченный? — тихо спросил ротный у Дамира.

Татарин покачал головой и только развел руками, показывая, что серьезнее не бывает.

— Не здохне! Отнести в тень и привести в чуйство, — устало прохрипел Гаманенко и выглянул из бойницы.

Надеясь, что визави вот-вот покажется из укрытия, приготовил оружие. Ахмед оказался не так прост и Гаманенко едва успел нырнуть за камни, по которым зацокали пули.

— Ахмед! — крикнул ротный, — Мы так не договаривались!

В ушах звенело, словно от удара кулаком, спину обожгло как плетью, и настала тишина. Из этой самой тишины, беззвучно, пришел Страх в черном мундире с золотыми погонами, стеком и бесформенным лицом, скалящимся золотыми челюстями.

— Ваш бродь! Та я же ничего…

Их благородие через мгновение стали их превосходительством Ужасом и, по-отечески, наступили лакированным сапогом на живот. Гаманенко скорчился от боли и уже не видел торжествующей улыбки их Величества Смерти.

Стрельба на каменистом мысе могла бы разбудить мертвого, а Фишман был вполне жив, разве что левая рука онемела, пропитанная тупой болью. Иосиф удивленно осмотрелся и, став на четвереньки, выглянул из-за небольшого парапета. Красноармейцы с остервенением перестреливались, дрались на штыках; оставшись без патронов, били, кусали друг друга с пеной у рта. Сволочи несознательные! Никакого революционного порядка! Фишман рванулся, было вперед, но, зацепив ветку раненым плечом, потерял сознание.

Солнце уже касалось белесых скал, когда чекист пришел в себя Больно — значит, еще жив! Мертвецы боли не чувствуют, как те, без сапог и оружия, лежащие на камнях. Пить! Здоровой рукой комиссар достал флягу и жадно сделал пару глотков. Остановившись возле Гаманенко, чекист долго смотрел на кровь, сочившуюся изо рта, опустился на колени, воровато оглянулся и камнем добил раненого в висок.

Медленно, покачиваясь вслед корявой тени, Фишман пробирался через заросли кизила в сторону Бельбекской долины. Проклятый мост, с которого все началось, остался позади и Фишман свернул на проселок, уходивший в сторону деревушки Фоти-сала. Боль отступила и только холод, несмотря на теплый вечер, сковывал движения, превращая человека в куклу на негнущихся ногах-ходулях. Хотелось накинуть на плечи сибирский тулуп на медвежьем меху и хорошенько выспаться под разлапистой сосной на постели из теплой сухой хвои.

Переполох, связанный с приездом «товарища Троцкого», улегся и улегся, надо отметить, не без помощи благообразного старичка-лекаря и здоровяка фельдшера из Бахчисарайского желтого дома. Бывшая пулеметчица почему-то приняла медиков за белогвардейцев, контузила фельдшера шваброй, забаррикадировалась в кладовой и швыряла в форточку куски мыла, принимая их за толовые шашки. Морозова эта катавасия ничуть не волновала и он, с помощью купленного на барахолке справочника, принялся вычислять ночь ближайшего новолуния. Дроздов напротив присоединился к зевакам, осаждавшим последнюю твердыню отважной амазонки. Верзила фельдшер, потирая ушибленную поясницу, костерил сумасшедшую бабу в бога, душу, мать и даже чертову бабушку, не обращая на старшего коллегу ни малейшего внимания.

— Милостивый сударь, не найдется ли огонька? — обратился почтенный лекарь к Дроздову, который, весело попыхивая папиросой, комментировал полеты мыльных боеприпасов.

— Недолет! Перелет! Вилка! Цель уничтожена!

— Е-мое! Сука, твою мать! — взревел фельдшер, потирая лоб, — Я тебя сейчас устрою!

— Fortuna non penis…! — оборвал помощника врач, — Пока мы с товарищем командиром курим, снимите с петель калитку и принесите ее сюда!

— Есть женщины в русских селеньях, — почесал затылок Дроздов, — Может пристрелить, чтобы не мучалась?

— Ну что Вы, уважаемый! — возмутился врач, — Это же просто неповторимый экземпляр для моего паноптикума! Знаете ли Вы опусы Антона Чехова? Во всяком случае, слышали. Мы вместе отдыхали и, как-то в Ялте, я ему говорил, что только в богоугодном заведении существует настоящий простор для полета мысли, раскрепощенной в отношении общества!

— Палата номер шесть? — улыбнулся Александр, — Мрачновато.

— Именно! — согласился врач, — Антон все утрировал до гротеска, хотя оглянитесь, и сразу станет ясно кто нормален! В заведении, где я состою на службе, даже атмосфера особенная, пропитанная флюидами совершенства. Например, полковник Кранковский — настоящий философ. Решил познать учение маркиза де Сада и уже второй десяток лет сидит в уютной комнате, за ажурными решеточками на окнах. Если зайдете в гости, дам ознакомиться с трактатами Кранковского. Смею уверить, что в них истинная неповторимость, которая маркизу даже не снилась. А ведь для подтверждения своей теории Кранковскому хватило всего пяти горничных. Кажется коллега aut cum scuto.