— Гикия! — рассмеялась царица, выходя из бассейна уже не солидной матроной, а призрачной охотницей и серебряной чародейкой, — Приведи ко мне Диофанта! Я желаю пировать!

— Как всегда в мраморном атрии, божественная? — спросила Гикия и посмотрела на Деву с чувством легкой зависти.

Царица была великолепна в любой из трех своих ипостасей; внушая по мере надобности почтение, любовь или страх. Если Дева была не в настроении, то принимала облик Гекаты, и тогда души разлетались по всему Састеру, от одного только воя стигийских собак. Магия превращала Гикию в злобную псину и тогда душа бывшего мужа убегала от колдовской своры куда-нибудь подальше, если ему удавалось, конечно.

— В атрии? Надоело! — томно проворковала царица, облачаясь с помощью бесплотных сущностей в пурпур, — Ротонда на берегу моря мне нравится больше!

Гикия поспешила на поля мертвых, чтобы вдохнуть дурманящий аромат бледных цветов и услышать шелестящий, словно жухлая листва, разговор ушедших в небытие херсонеситов. Стоило только подумать о прославленном стратеге, как одно из полупрозрачных облаков обрело человеческие очертания, а затем и саму плоть.

Царица пила нектар и думала о прошлом, когда смертные приносили пышные гекатомбы, в обмен на высочайшее покровительство. Однако Палладий уничтожен и давнему кумиру оставлено в удел жалко существование и холод безвременья.

Оставив Диофанта наедине с царицей, Гикия поспешила на берег моря и мелкой рыбешкой исчезла в разноцветных волнах. Царица всегда видела в Диофанте воплощение древних героев, уверенных в себе, несгибаемых воинов, вершащих подвиги во славу богов. Диофант прибыл в Херсонес, чтобы спасти его от скифов, осенью четвертого года, двести двадцать четвертой олимпиады и спас, не без помощи богини-царицы.

— Хайре, базилисса! — полусонно пробормотал таксиарх и, повинуясь жесту царицы, опустился на ложе возле изящного столика.

— Хайре и тебе, герой! — прошептала царица, — Выпей из кратера и разум прояснится после вод Леты!

Диофант медленно, нарочито медленно даже для призрачного мира, протянул руку к чаше и стал пить, наслаждаясь каждым глотком ароматного напитка. Двухтысячелетний сон отступил, и полководец вновь обрел себя: мысленно командовал гоплитами Митридата, разгадывал знамения в храме Девы и гнал Палака к стенам его столицы. Перед глазами опять рушились стены Керкинитиды, а скифы и ревксиналы просили пощады у эллинов. Рад бы тогда пощадить врагов, но черная ипостась богини требовала кровавых жертв и получала их сполна.

Диофант мысленно усмехнулся по поводу онемевшего сознания и вздрогнул, ощутив огонь в пустых глазницах.

— насмешливо произнесла богиня, принимая облик пышнотелой матроны средних лет.

Весна наступила как-то сразу и лихим кавалерийским наскоком отбросила холод к северу, обласкала запоздалым теплом, высушила отсыревшие палатки, осветила ярким солнцем камни, превратив их в сверкающие драгоценности. Чужая весна издевалась над врангелевцами и они лишь крепче сжимали зубы, когда северный ветер прилетал из Таврики и бил в лицо соленым шлепками. Как же хотелось вернуться в Россию и одним ударом освободить Первопрестольную от краснопузого быдла, утопить мерзавцев в их собственной крови под звуки «Интернационала».

Дроздов развалился на постели и предавался блаженному ничегонеделанию, изучая стежки палаточной крыши так, словно искал в них некий таинственный смысл. Линии почему-то напомнили голову коня, глаз которого ярко сверкал, а затем погас и рисунок распался на множество бессвязных полос.

Морозов играл в карты с соседями по нарам и был в неплохом выигрыше, хотя и меньше чем обычно. Это вам, господа не Монте-Карло, где собиралась карточная элита, хотя накал в игре был преизрядным, но игроки не те. Игра — это не просто шлепанье разноцветными картонками, а своеобразная дуэль нервов и разума, тонкий расчет и психология. Капитан лениво взял карты после сдачи, и посмотрел на изображения двух королев, которые явно были из другой колоды. Плоские рисунки приобрели перспективу, стали объемными и подмигнули офицеру. Морозов тоскливо посмотрел на початую бутылку второсортного бренди, пожал плечами и опять уставился в карты. И померещится же всякое!

— Господин Морозов! Больше часа не думать! — шутливо сказал Каширский, сидевший на прикупе.

— И, правда! Чего это я? — хмыкнул Морозов и посмотрел в карты, — Пас!

Два подпоручика переглянулись и, брызгая слюной, принялись торговаться, словно маклеры на бирже. Игра пошла в открытую, и молодые офицеры, увидев капитанские карты, встали из-за стола и угрюмо откланялись.

— Не по чину пасуете, господин Морозов! — рассмеялся Каширский и выставил бутылку французкого коньяка, — Мон шер, Дроздов! Присоединяйтесь к нам!

— Что, Андрей, наказал юнцов? — зевнул подполковник, — Зачем ты так? Они теперь по линейке мотней чешут и ревут крокодилом, расставив хлеборезку на ширину приклада. Наливай!

Морозов покачал головой, и одним движением разлил спиртное на пятерых. Поручики хотели вспылить, но предпочли залить досаду благородным напитком с юга Франции.

— Всякое бывает! — ободряюще заметил Дроздов, — Вот сидите за столом и думаете! А что же вы такое думаете? Сидит со стаканом пойла старый кретин в подполковничьих погонах и трепется бог весть о чем! А на улице весна, коты балдеют от удовольствия и вам хочется туда же! Правильно говорю?

— Все шутите, господин подполковник! — улыбнулся один из проигравших.

— Значит правильно, — резюмировал Дроздов и залпом выпил напиток, — Всю жизнь мечтал поохотиться на страусов!

— А чем большевики не страусы? — поинтересовался Каширский.

— Падаль они, штабус! Падаль, которую надо жечь на кострах, чтобы не заразиться! — вздохнул Морозов, — Волки, как и мы, сбиваются в стаю и не пожирают разложившуюся скотину!

— Философ ты наш! Гейдельберг — не юнкерское училище! — резюмировал Дроздов и разлил по-новой.

На пороге появился, удивительно трезвый, Курбыко. Штабс-капитан наслаждался толстой сигарой и самодовольно окидывал взглядом расположение так, словно это была Государственная Дума, а он Пуришкевич, собственной персоной.

— Господа! — отчетливо проговорил Курбыко, — К нам-с приехал ревизор, именно ревизор-с с яхты «Лукулл».

— Ну и черт с ним! — буркнул Дроздов, — Пусть, на здоровье, копается в нашем дерьме!

Курбыко выдержал многозначительную паузу, но увы, не достаточно красноречиво.

— Господа! У нас завелся большевичок-с, — прервал паузу Курбыко, — Именно-с! Натурально красного цвета, как помидор-с!

— Да ну?! — воскликнул сосед Морозова по нарам, — Допились до чертиков!

— Отставить! — взбеленился Курбыко, — Мы кровь проливали за Россию-матушку, а красножопые пробрались сюда и мнят себя офицерами! Думаете, шучу-с?

— Заткнись! — послышался голос из угла палатки, — Дам в рыло!

— Паскудная большевицкая писанина попала сюда! — продолжал Курбыко, — Ну не сама же она сюда прибежала? И не сорока на хвосте принесла! Тогда откуда?

— Балаган! — возмутился дневальный, — Проваливай отсюда!

— Лучше бы ты его пристрелил! — вздохнул Морозов, — Качалов доморощенный!

— Господа! Дроздов и есть троцкистский ублюдок! — чеканя каждое слово, заявил Курбыко.