Ветки подпирали небо. Руки и голос убаюкивали. Не только меня, но и непутевых отца и брата. Как так вышло, что один спился, а другой бездействует? Мама гладила меня по волосам. Я вспомнил, что они начали седеть. Мне стало неловко. Я сильный, только ты, мама, не смотри.

Игорь посмотрел вниз и вспомнил, как мама сказала, что Вадим не Бог, что он его не подхватит и не спасет. Игорь проснулся.

Когда штаб переехал в здание бывшего пивоваренного завода, мама спросила Игоря, почему и он бездействует.

Мама звенела, как церковные колокола. А потом оказалось, что да, колокола звенят. И в этом что-то было… Странность. Или знак?

После того сна Игорь долго подыскивал оправдание себе и всей САП, но так и не нашел его. Они и правда расслабились. Бездействовали. Вадим только говорил, и говорил, и говорил. Они не обливали дом мэра мазутом, не взрывали заброшенные здания, не творили искусство. Члены партии – настоящей партии! – занялись менеджментом, пусть и политическим. Продавали футболки, разыгрывали фотосессии со сторонниками, собирали деньги на краудфандинге. Нет чтоб идти свергать плохих людей!

Вадим видел в этом «возможность бороться за власть легитимно». У партии появились деньги, но ведь любая валюта, электронная или нет, может рухнуть.

Игорю казалось, что он единственный замечает, что они неуклонно правеют, не бегают от представителей нынешней власти, а здороваются с ними. Неправильно это. Игорь понимал, что он не самый сильный, видный и громкий, но зато звучит раскатисто. Потому что в нем есть потенциал делать больше, он уверен в этом.

Кто услышит впервые – содрогнется. Скоро вся разделенная Россия у него содрогнется. И для этого ему не нужны никакие дебаты и никакие трансляции.

Чертов интернет.

Света любила Игоря, своего младшего сына. И Андрея, конечно. Старшенького.

Света вела Андрея из школы домой и обдумывала, как выстроить с ним разговор. Сначала остановиться. Присесть на корточки, чтобы быть на одном уровне, смотреть в глаза (всё по Петрановской и Гиппенрейтер!) – и не орать, главное, не орать. Спокойно спросить, как ему такое в голову пришло.

Сын размахивал мешком со сменкой и без умолку тарахтел о своих автоботах и десептиконах. Надо сосредоточиться и хотя бы сделать вид, что она слушает, но не получалось. В голову все лез разговор с учительницей и этот ее взгляд.

«Может, она перепутала?» – тоскливо подумалось Свете. Верить в то, что ее умный и послушный мальчик, закончивший первый класс с грамотой, мог вытворить такое, не хотелось.

Света почувствовала, как внутри растекаются ручейки раздражения. «Дома, – твердо решила она, – все разговоры дома». И тут Андрей остановился.

– Мам, а Тима мне свою коллекцию пивных крышек показал. Знаешь, какие крутые у него есть! Я тоже решил собирать. Вот эта первая будет у меня, – и он поднял с земли проржавевшую крышку из-под «Балтики».

– Пошли, – прошипела Света и дернула сына за руку, не рассчитав силу.

– Эй, мам, ну больно же!

– Больно? Больно, говоришь? – Раздражение, сметая все дамбы на своем пути, уже неслось вперед и накрывало Свету с головой. – А снять трусы и бегать по раздевалке – не больно было? – захлебывалась она. – А девочкам причиндалы свои показывать – не больно? А родителей позорить? Стыдобища-то какая, господи! И как тебе в голову пришло такое, а? Может, дома у нас так делают, а? Папа или я? Или, может, другие дети тоже без трусов бегают? Я тебя спрашиваю, как тебе это в голову пришло?

Андрей молчал. На его лице не было ни раскаяния, ни сожаления, словно он был сосредоточен на чем-то другом. Наконец что-то похожее на гримасу стало собираться у него в районе переносицы.

«Сейчас расплачется», – со злобным удовлетворением подумала Света.

В этот момент сын чихнул. Громко и даже радостно. Шмыгнул, вытер нос рукой.

Света вздрогнула, огляделась и тихо сказала:

– Пошли в садик. За Игорем.

Пока шли, Андрей рассказывал, как они играли на продленке в царя горы, про новые модели лего, которые видел в магазине, про Жанну Аркадьевну, которая сегодня ругалась и задала кучу домашки, про то, что скучал и хотел домой. Мама отвечала редко и невпопад.

– Андрюш, поиграй с Игорем, – сказала она дома, привычно усаживалась на табуретку у кухонного стола. Он уже знал, что будет дальше, если не произойдет ничего необычного. А обычно она доставала телефон. Листала инстаграм, с азартом лопала разноцветные шарики, переписывалась в каких-то чатах. Иногда плакала – Андрей видел. Он подходил, чтобы обнять ее, – она сразу вспыхивала, раздражалась.

– Андрюш, ну чего ты, дай отдохнуть, я устала сегодня как собака.

– Игорек есть просит. И я хочу, – он пытался заглянуть ей через плечо в телефон.

– Да, сейчас, – рассеянно отвечала она.

Через полчаса спохватывалась, бежала варить макароны с сосисками.

– Уроки сделал?

– Да.

– Портфель собрал?

– Да.

– Хорошо все собрал? Ничего не забыл?

– Да, хорошо собрал. Можно я планшет возьму?

– Да, недолго только.

Иногда она засыпала прямо на диване, неловко свесив руку с подлокотника, и тогда можно было играть час или даже два, особенно если включить Игорьку мультики.

Она просыпалась поздно вечером, вскакивала с дивана и неслась делать дела. Закидывала белье в стиралку, готовила им с Игорьком чистую одежду на завтра, гладила.

Отец приходил домой поздно, когда Андрей с Игорем были уже в кроватях. Поддатый, молчаливый. Мать начинала злиться, как только звонил домофон, Андрей чувствовал это даже из кровати. Не говоря ни слова, отец показывал ей на свой рот – мол, есть давай. Мать начинала кричать, что она не служанка и что только что вымыла посуду, что она устала от бесконечных пьянок и неужели нельзя разогреть еду самому.

Самые любимые минуты у Андрея были ночью. Мать приходила к ним с Игорем в комнату, укрывала поплотнее одеялом и тихо целовала в шею. Андрей делал вид, что крепко спит и не чувствует, как по его щекам бегут мамины слезы.

Андрей проснулся на полу, укрытый пледом. На всякий случай аккуратно потрогал пол вокруг себя: вдруг Лиза рядом заснула? Но по тишине, стоявшей в квартире, было ясно: Лиза уже ушла на работу. Все не наиграется в свои экологические игры… Открыл глаза, посмотрел на светильник в форме китайского фонаря – на нем почему-то висела новая черная ленточка.

Андрей сел рывком. Игорь.

Последний раз они виделись в Домодедове. Посадку на Новосибирск уже объявили.

– Почему ты не летишь со мной и мамой? – Игорь в смешной шапке с миньонами обиженно водит пальцем по стеклу и не смотрит на Андрея. С ним маленький синий рюкзак, доверху набитый детальками лего.

– Эй, Игорьмэн, ну я же объяснял уже: мне в институт надо поступать, а вы ненадолго – бабушка поправится и вернетесь домой.

– А если не поправится?

– Такое тоже бывает, братан. Она серьезно заболела.

– Тогда она умрет?

– Все может быть.

– А мама сказала, что точно поправится…

– Мама не хочет тебя расстраивать.

– Значит, она врет?

– Не врет, просто надеется на лучшее.

– А ты не надеешься?

– Я реалист.

– Реалист – это тот, кто никогда не врет?

– Типа того.

– А ты всегда не будешь мне врать?

– Всегда.

– Я буду скучать.

– Я тоже. И папа. Эй-эй-эй, вытри слезы! А то сейчас все догадаются, какая у Игорьмэна суперсила! Помни, слезы надо беречь, а то все израсходуешь, и как врагов тогда побеждать? Скоро увидимся!

Бабушка умерла через восемь месяцев. К этому времени уже ввели военное положение, и из части Андрея не отпустили даже на похороны.

Мать с Игорьком могли вернуться в Москву сразу же: на тот момент страна еще сохраняла подобие целостности, отвалился только Кавказ.

Но мать сказала, что в Новосибирске безопаснее (хотя там каждый день шли митинги) и что Игорьку надо закончить учебный год (хотя школьные программы в Москве и Новосибирске не отличались друг от друга).