Время десять, пора выходить. Лиза взглянула в зеркало и осталась довольна: белое мужское сюрко с красным крестом и красной подкладкой, розовые кроссовки на высокой подошве, несколько деревянных браслетов на ногах. Поколебавшись немного, захватила длинный индийский платок (вечером может похолодать) и вышла из дома.

На улицах было немноголюдно и темно. Сколько людей в этот момент идут на заброшенный завод, чтобы потанцевать под старые треки? Сотня? Может быть, чуть больше. Для Лизы экстатик был частью мира мамы. Она помнила, как та приводила ее в йога-клуб, как в зале развешивали флаги и цветы, как пахли ананасы на барной стойке, как ее брали на руки и танцевали с ней – красивые, загорелые, добрые люди. Когда Лиза уставала, неизменная девушка-администратор с корейскими спокойными и томными глазами готовила ей горячий шоколад или чай. Лиза пила его, закусывая брызжущим кислым ананасом. Мама абсолютно растворялась в толпе других красивых женщин и мужчин. Не было страха или необходимости искать именно ее, потому что в этом уголке мира каждый взрослый был ее мамой и папой. И, главное, была уверенность, что после того, как закончится последний трек и взрослые отсидят в своем кругу, скажут друг другу что-то, посмотрят друг на друга, помолчат, после этого всего мама обязательно появится, как по волшебству, рядом. Горячая, с блестящими глазами, пахнущая сладкими благовониями.

Мамин клуб закрылся где-то в конце 20-х. За бытовой разладицей, когда с прилавков пропадали то хлеб, то овсянка, когда заговорили о массовых жертвах начинающейся гражданской, это не казалось такой уж большой новостью. Лиза думала, что экстатик пропал, как пропали другие приметы ее счастливого, пестрого детства. Но примерно на второй неделе жизни с Андреем она обнаружила в подъезде объявление со знакомым названием. Объявление было устаревшим, прошлого лета, но подтверждало, что где-то продолжает биться знакомый пульс. Тогда Лиза набрала номер и пришла впервые. Оказалось, что экстатик распускается всего в десяти минутах ходьбы, на старом заводе по производству обуви.

С тех пор раз в неделю она неизменно приходила сюда, что бы ни случилось, с той же настойчивостью, как мама танцевала, пока не закрылся ее клуб, с той же, кто-то мог бы сказать, неадекватностью, с которой мама зажигала благовония и пела мантры: ежедневно, даже в тот день, когда умер папа и его сестра, полная, рябая тетя Оля, вся в черном, сидела в прихожей и причитала, что за нехристь ее мама.

В толпе перед входом на фабрику Лиза заметила знакомый ярко-синий затылок.

– Марго!

На секунду Лиза, как всегда, почувствовала замешательство. Кто сегодня? Мальчик? Девочка? Квир_ка? Оно? Девоч_ка? Марго был_а кем-то вроде локального оракула. Каждую среду устраивалось «явление нового лука»: было трудно понять, что перед тобой, из какого времени, пространства или планеты существо. Сегодня на Марго был красный румянец, пара лишних глаз и ярко-синие толстые губы.

– Любимая! – откликнулся_ась Марго.

Они обнялись.

– Что, пока не запускают?

– Да, толпимся. Хочу тебя с кое-кем познакомить. Новый вестник.

Лиза закатила глаза.

– Марго, ты же знаешь, я не очень в это верю.

Но Марго не обращал_а внимание и уже тянул_а ее куда-то в глубь толпы. Остановились перед высоким седым мужчиной с широкой цепью на голой груди. Присмотревшись, Лиза разглядела на кулоне изображение черного пуделя.

– Поздоровайся, – шепнул_а Марго, но вестнику приветствие, кажется, было не нужно.

Он схватил Лизу за руку и запел что-то нечленораздельное, проглатывая согласные в гортанное рычание. Лиза застыла как вкопанная. Это был тот род новых психов, которые все чаще попадались ей на тусовках. Кто-то говорил, что это связано с новыми наркотиками, другие шептались про секты и их сверхэффективные психотехники, но факт оставался фактом: эти психи имели какое-то магнетическое действие на всех, к кому прикасались. И сама жертва испытывала что-то похожее на трип.

– Девочка-припевочка, пой-пляши, пока получается. Потому что потом наступит тьма. И съест нас, ам. Как колобок, который от лисы не убежал.

И уже на ухо Лизе:

– А меня Федор зовут, я тебя не съем, потому что в тридевятом царстве в тридевятом государстве прячется тоненькая иголочка, а на тоненькой иголочке океан, а в океане живет кит, и у кита четыре глаза, и ты – третий глаз, а я твоя ресничка.

Лиза почувствовала головокружение и резко выдернула руку.

– Пойдем, – сказала она Марго, боясь, что Федор не отстанет, но можно было не волноваться: мужчина уже отвернулся и обхаживал какую-то худенькую седую даму.

По радио мурчала романтическая белиберда про «дикие вписки» и «нежные киски», бритый парень за рулем отбивал ритм, пританцовывал и только что не поскуливал от перевозбуждения.

Шестаков отвернулся к окну: даже серые многоэтажки раздражали меньше, чем чужая несдержанность.

Пиликнул телефон – там помощник отчитывался по текущей сделке:

Шестаков прокашлялся, попросил приглушить музыку. С «Медведями» стоило разобраться сразу: припереть к стенке, нежно придержать за горло, поговорить по душам. И дело даже не в задержке, скорее в принципе… Как говорится – тут уже или ты ешь медведя, или медведь ест тебя.

– День добрый. Это Андрей Шестаков из вчера. Вы у меня еще партию обедов выкупили…

– О, Андрюха! Не поверишь: как раз тебе звонить собирался.

– …И по срокам уже должны были заплатить.

– Тут такое дело… – в трубке закряхтело, зашуршал сбоку сбивчивый шепот, – Как выяснилось, денег нет. Вот хоть режь меня.

– Ага. То есть на вчерашних переговорах вы об этом не вспомнили?

– Да просто как-то к слову не пришлось, – немного смущенно прогудел медведь, – пока то-се, о деле, о жизни…

– Ну понятно, – Шестаков почувствовал, как к щекам приливает гневный жар. Пульс можно было даже не щупать – и так понятно, что сердце уже вовсю отплясывает. Уроды, блин… – Тогда у нас с вами два пути. Первый – мирное досудебное урегулирование. Товар возвращаете, покрываете все расходы на доставку, каждая вскрытая или поврежденная упаковка – по тройному тарифу. Двенадцатый пункт в договоре, чтобы вам долго не искать.

На том конце и правда зашелестели страницы.

– Второй вариант – идем в арбитраж. Будет долго, будет грязно, в первую же неделю вас обольет дерьмом каждая народная газета и каждый блогер-недоносок, потом они же вас простят и посыплют конфетти, потом опять обольют… Сами понимаете, военку сейчас никто не любит. За каждый лишний день разбирательств будет расти мой процент по упущенной выгоде. А выгоду я докажу, даже не сомневайтесь. Там как раз сейчас госпожа Кацман сидит, большая, так сказать, покровительница малого бизнеса.

Тон понемногу становился все жестче и жестче, так что к концу тирады им уже можно было гвозди забивать. Даже таксист, откровенно греющий уши, перестал ерзать и напряженно замер в кресле.

– Не, ну зачем так сразу, – после паузы отозвался главный медведь, – может, еще договоримся? Бартер типа?

– И что там у вас?

– Так, ну… Есть БТР, трешечка. Техника хорошая, почти новая, в базовой комплектации. Запас хода по самое не балуйся. Пока без пулеметов стоит, но если очень надо…

– Куда мне его? По Лубянке вечерами кататься?

– Продать! Лямов двести сделаешь только так, охнуть не успеешь.

«Да какой, к черту, БТР? – пронеслось в шестаковской голове. – Он на что хоть вообще похож? Танк? Грузовик? Точно большой и железный, но откуда там вытрясти двести миллионов? Гонит же, как пить дать гонит!»

– Мозги мне не парьте, а? Сколько он на деле стоит? Я все равно через пять минут выясню, так что лучше не надо тут.