Найро смотрел ему в спину, ощущая пустоту в душе — как и всякий раз, когда его разлучали с Лоргаром.

— Готовьтесь к прибытию, — распорядился Кор Фаэрон, — мы будем у ворот еще до яви-главной.

Варадеш выглядел примерно так же, как и в тот день, когда Найро, словно ненужную обузу, вышвырнули отсюда вместе с проповедником и его культистами. То, что рабы участвовали в ереси Кора Фаэрона не по своей воле, никого не интересовало.

Город окружала куртина двадцатиметровой высоты из песчаника, кремня и гранита, серьезно отремонтированная в некоторых местах. С боков главных врат высились одинаковые обсидиановые башенки. За стеной, пронзая облако пыли и дыма от костров и моторов, тянулись к небу шпили и минареты тысячи храмов, выложенные серой и красной плиткой. Их кирпичную кладку прикрывала замазка тех же оттенков.

Сквозь густую пелену смутно виднелись цветы, десятками тысяч свисавшие с балконов и настенных кафедр, оконных карнизов и каркасов крыш. То были знаменитые лунные лилии, в честь которых Варадеш порой называли Городом Серых Цветов. Кроме того, из их раздавленных лепестков получали краску для одеяний духовенства.

В воздухе с жужжанием проносились курьерские автожиры, петлявшие между стайками чаек-херувимов и церковных воронов, выученных служить посланцами для низших чинов в иерархии Завета.

Вдали, на горе Пророков, возвышался Башенный храм, подобный указующему в эмпиреи персту. Километровую громаду, белую и золотую, черную и серебряную, венчал хрустальный шпиль. Вокруг нее располагались два десятка куполов, украшенных барельефами в виде пылающей книги. Нефы под ними вмещали тысячи прихожан.

Благолепие Варадеша не знало себе равных: город представлял собой безупречное воплощение святости, выстроенное согласно священным указаниям так, чтобы голоса и молитвы его смертных жителей возносились в эмпиреи. Здесь обитал миллион с лишним живых душ, а также втрое больше рабов — они, согласно догмам веры, душ не имели и спасения не заслуживали.

Последний факт накрепко засел в памяти Найро. Его самого обратили в рабство за выступления в защиту невольников, потом отдали во владение проповеднику, впоследствии преданному анафеме за ересь. За этими темными стенами старик дольше пробыл учителем, чем рабом, однако полгода в услужении у Кора Фаэрона — до изгнания в Пустошь — казались ему беспрерывным мучением.

Но, несмотря на все это, Варадеш действительно мог стать ключом к свободе в той или иной форме.

Найро сглотнул комок, скрывая нервозность, хотя, учитывая обстоятельства их миссии, он вполне мог выказать легкое беспокойство, не опасаясь недовольства товарищей. Аксата, готовый к бою, не терял бдительность. Его солдаты, как и командир, внимательно оглядывали другие караваны — массу людей и транспорта, ползущую по прибрежным трактам. Ближе к вратам все сливалось в единое месиво очередей и временных стоянок, над которым ползли грузовые дирижабли. Гудение их солнечных двигателей служило фоном для рычания моторов и болтовни купцов и паломников, теснившихся у стен Города Серых Цветов.

В проеме ворот происходило настоящее столпотворение: все пешеходы, вьючные животные и повозки одновременно пытались пройти через отверстие десятиметровой ширины. Движением никто не руководил; из давки непрерывно доносились крики, ругательства, божба именами Сил и пророков, а также обычные оскорбления.

Кор Фаэрон зря старался сохранить их появление в тайне. Когда мобильный храм и эскортные фургоны находились еще в двух километрах от стены, толпы пилигримов, торговцев и кающихся грешников раздвинулись, и из ворот выступили несколько сотен вооруженных людей. Они рассекли человеческие волны, подобно ножу, нацеленному в пастыря.

Жезлоносцы Завета, как их называли, носили рясы аколитов, но поверх них были облачены в панцирные доспехи и шлемы с забралами. Их жезлы — черные деревянные шесты метровой длины, обмотанные серебристой проволокой и снабженные шоковыми шипами, — годились только для наведения порядка, однако за отрядом ехали бронированные стрелковые платформы. Их пушки, грозно торчащие из низких башенок, подкрепляли авторитет церковников.

Солдаты под началом Аксаты, окружив корабль-часовню, пошли навстречу варадешцам. Свое оружие бойцы не прятали, но и не выхватывали.

Найро и другие слуги ждали распоряжений Кора Фаэрона. Решимость помогала им преодолеть страх. Хотя Лоргар не присутствовал на палубе, все помнили, что он недвусмысленно потребовал сначала воззвать к Истине и Слову. Его палица обрушится только в том случае, если Завет не пожелает договориться миром и преградит им вход в город. Тогда Верные призовут десятки тысяч собратьев, чтобы пройти во врата силой.

— Единый в эмпиреях, тот, кто превыше всех, — забормотал бывший раб, — если ты услышишь молитву смиренного учителя, прошу: сохрани меня в сей день. Я заботился о сыне твоем Лоргаре, внимал Слову его, принял Истину, кою он проповедовал… Не сомневаюсь, что жизнь вечная в эмпиреях чудесна, но я, честно сказать, хотел бы еще немного пожить на земле.

Жезлоносцы в темной броне выстроились перед бойцами Аксаты, развеяв последние надежды на то, что появление церковников было случайным. Выхлопные газы их машин поплыли над палубой, и Найро закашлялся. Потом наступила тишина, которую нарушал только стук его сердца.

Кор Фаэрон сделал несколько шагов к воинам Завета, но не успел он заговорить, как жезлоносцы расступились, пропуская укрытый навесом солнечный кеч. С борта сошла дюжина мужчин и женщин — жрецы, судя по цвету одеяний. На спине у каждого был закреплен шест с иконой, что указывало на их среднее положение в сложной, тщательно продуманной иерархии варадешской церкви.

Из другого наземного судна появился новый отряд жезлоносцев. Эти стражники тащили несколько паланкинов, где лежало нечто вроде груд одеял и простыней. Солдаты выстроились за священниками, и вся делегация осторожно направилась к каравану. Варадешцы исподволь оглядывали Верных и, кажется, боялись даже сильнее, чем Найро.

— Где великан? — спросила жрица с бритой головой и синими татуировками на щеках. Кольца на тонких пальцах обозначали ее чин.

— Носителя Слова здесь нет, — ответил пастырь, быстро решив, как вести себя в этой странной ситуации. — Я — Кор Фаэрон, архидиакон Единой Истины.

— Коадъютор Силена, — представилась женщина. — Тебя здесь хорошо знают, Кор Фаэрон, но вышли мы не к тебе. Почему же Носитель Слова не с тобой?

— Я — его архидиакон, — твердо повторил проповедник.

Бывший хозяин Найро говорил уверенно, однако старик отлично представлял, какое смятение тот испытывает. Об их появлении не просто догадывались, его ждали — но при этом Верных как будто приветствовали, а не прогоняли.

— С какой целью вы задерживаете нас снаружи? — продолжил Кор Фаэрон.

— Вас не задерживают! — ошеломленно возразила Силена. Тут же она жестом подозвала стражников с носилками, и священники посторонились, пропуская их. Теперь Найро заметил, что в паланкинах лежат трупы, прикрытые саванами Завета. Что это, угроза? Или пастырь заранее направил в Варадеш лазутчиков? — Мы принесли дары для Лоргара.

Аксата и другие бойцы, взявшись за оружие, подозрительно уставились на жезлоносцев. Найро как можно незаметнее отодвинулся, стараясь укрыться от силовиков Завета за кораблем-часовней.

По кивку коадъютора стражники сдернули покровы, открыв тела трех мужчин и четырех женщин с раздутыми, изменившими цвет лицами. Этих людей, похоже, задушили или отравили. Бывший раб судорожно вздохнул, но не от их жуткого облика: он узнал одежду мертвецов. Шестеро были облачены в серо-белые одеяния иерархов, седьмой — в голубовато-серое убранство экклезиарха.

— Хвала Единому! — провозгласила Силена, и ей эхом отозвались священники и жезлоносцы. Когда усиливающийся ветер унес их клич, жрица улыбнулась Кору Фаэрону: — Твоя слава опередила тебя, архидиакон. Дух Единого поселился среди нас, и Варадеш готов принять своего истинного владыку, Лоргара, Носителя Слова. Восславьте же Золотого!