Порой кто-то из кочевников, посещенный внезапной мыслью или желанием, словно пробуждался от дурмана, вызванного жарой, царапал свое прошение на обрывке папируса и передавал кому-нибудь из служителей при тотемах. Тот сжигал клочок, бормоча заклинания, смысл которых затерялся в веках, но важность слов не уменьшилась на протяжении жизни ста поколений.

Фэн Моргай, вождь племени, призвал свое семейство на краткий совет. Он указал на темное дрожащее пятно у горизонта; человек, незнакомый с пустынями, мог бы принять его за гору. Кочевники же знали, что возвышение, вершина которого едва виднеется вдали, не природная формация, а развалины города их прародителей, давно занесенные мертвыми песками.

— Еще две дремочи больших переходов, — сказал Фэн родичам, махнув тканевой картой — его главной фамильной ценностью. Символы на схеме почти стерлись, но мать и дедушка научили Моргай читать ее, как только он достаточно подрос, чтобы запоминать буквы.

— Вся надежда на молитвы, — пробормотала Станзия, старшая из его сестер. — Думаешь, боги проведут нас к Затерянному Хранилищу?

— Нет, — печально покачал головой Фэн. — Думаю, это Город Зеркал. Смотрите, над ним облака. Дождь, мои девочки и мальчики… Скоро дождь.

— Говорят, вади в Фушасе снова заполнятся, — произнес самый младший его кузен, Фабри Тал. — До них один явь-подъемный переход, не больше.

— Нам не туда, — возразил Кора, старший брат Тала, ранее поддержавший план Фэна Моргай. — И кто так говорит? Вечно пьяный вещун в Майпорисе? За глоток ж’каса он тебе что угодно расскажет.

— У него есть одна из старых книг! — запротестовал Фабри. — И он при мне бросал кости на ее страницы. Выпали символы ветра и солнца. «Новое начало», — сказал мне волхв.

— И за добрую весть ты дал ему отхлебнуть твоей выпивки, — подхватил Моргай. Он хотел что-то добавить, но тут с наблюдательного поста — вышки на стойках под навесом, собранной на наветренной стороне лагеря, — донесся пронзительный клич, отвлекший семейство. Другие номады глядели вдаль, прикрывая глаза от яркого солнца.

— Иди, Аланнат, смени Бенджора, — велел Фэн своей младшей сестре, и женщина ринулась на свет, закрыв перед этим лицо головным платком, чтобы солнце не обожгло ее за несколько секунд пробежки.

Спрыгнув с вышки, Бенджор побежал к старейшинам. В руке дозорного поблескивала смотровая труба. Жестом он попросил Моргай встать между двух ближайших палаток и затем указал в сторону, откуда дул ветер, — немного к краю пустыни.

— Караван! — выпалил он, сунув Фэну наблюдательное устройство. — Караван!

Вождь племени посмотрел в телескоп. Тот зажужжал и защелкал, настраивая жидкие линзы по командам сканеров сетчатки. Как только горизонт попал в фокус, Моргай направил трубу чуть вправо, к очень далекому берегу, и заметил нечеткое черное пятно на дюнах всего лишь в километре от бивака.

— Караван, здесь? — Они со Станзией обменялись тревожными взглядами, после чего взглянули на главный шатер, где жило семейство Фэна.

— Ничего не открывай незнакомцам, — сказала вождю сестра, и он согласно кивнул.

— Приготовьтесь, достаньте оружие, — приказал Моргай остальным. — Но не задирайте их и не мешайте мне говорить с ними.

Самая крупная машина взобралась на гребень широкого бархана, словно выброшенный на берег кит. Ее массивные борта вздымались над дюной, окруженные клубами пыли и дыма; из десятка небольших выхлопных труб с насадками в виде горгулий тянулась маслянистая копоть. Толстые деревянные траки взрыхляли песок на вершине, носовой отвал пропахивал колею в наносах, разбрасывая мелкие камешки.

Караван пока еще оставался мутной темной кляксой в мареве, но по мере приближения гиганта кочевникам удалось лучше рассмотреть его спутников. Вокруг колосса, словно почетный эскорт верховых, ехали двухместные четырехколесные багги с баллонными шинами, полезными на плывунах, и блестящими солнечными батареями на крышах и накладках.

Их сопровождали настоящие всадники на солнцеходах, украшенных выцветшими ленточками и узкими флажками. На спине каждого дозорщика развевалось черно-красное молельное знамя. Лица седоков скрывали плотные головные платки и очки-консервы, их ездовое облачение было грязным и рваным. Скакуны с коротко подрезанными хвостами — по обычаю племен из внутренних пустошей — тоже видывали лучшие дни. Их шерсть свалялась, бока покрылись шрамами от песчаных бурь.

Появились остальные машины из свиты передвижного храма: повозки, запряженные тройками псевдоверблюдов, и две солнцеходные колесницы, за которыми тянулись цепи и утяжеленные стяги, заметавшие следы каравана на песке.

Корабль-часовня все отчетливее выступал из марева. Проявилась башенка над кабиной водителя с установленной наверху кафедрой, окруженной раструбами громкоговорителей. За кабиной, на палубе, ярко освещенной большими отражателями, ждали команды десятки вооруженных мужчин и женщин.

Когда огромное полотнище над кузовом хлопало и вздымалось на ветру, под ним порой вспыхивали в лучах солнца наконечники пик и стрел, булавы и фустибалы. За тяговым двигателем, где платформа транспорта поднималась наподобие юта, были установлены два копьемета. Там же высились шесты, похожие на мачты; между ними и выхлопными трубами тянулись черные и красные полосы декоративной ткани. Кое-где столбы отсутствовали, и казалось, что корабль щербато ухмыляется.

На вершине конструкции сверкала пылающая книга, выполненная в золоте. Она означала верность и веру, служила символом одной из самых прозелитских религий древних городов — Завета Варадеша.

На площадке мобильной церкви блеснули зрительные стекла: пассажиры обратили внимание на горстку палаток, появившихся вдали. По переговорным трубам понеслись распоряжения, и двигатели корабля-часовни, вняв уговорам и ругани экипажа, с ворчанием направили упрямого колосса по новому курсу — в широкую песчаную впадину за гребнем дюны.

Юркнув между охранниками каравана, Найро зачерпнул смазки из ведра и опрокинул ковш над шестернями цепной передачи, идущей под главной платформой. Вокруг него стоявшие у бортов вольные стрелки готовили ветролуки и дротикометы, ослабляли петли на поясах, где висели булавы. Пара-тройка из них пнули стареющего раба, что пробирался среди них на полусогнутых ногах, прочие ограничились бранью в его адрес.

Найро носил только набедренную повязку и налобник. Его голые плечи и спину, исхлестанные кнутом, покрывал сложный узор из участков белой рубцовой ткани и почерневшей кожи, выдубленной и потрескавшейся за долгие годы под солнцем. Просто чудо — хвала Силам! — что мужчина избежал опухолей, которые поразили многих его сверстников, и другие прислужники смотрели на долгожителя, будто на некий талисман. Он протянул уже шесть колхидских лет. Если же обратиться к последующим расчетам адептов Терры, то тридцать стандартных.

На правой стороне бритой головы Найро было вытатуировано упрощенное изображение Книги Слова, символа Завета, формально владевшего рабом.

Он прошел мимо свирепых ктоллийских наемников в плоских фарфоровых масках. Жуткие рисунки на них повторяли картины, увиденные воинами в мысленных странствиях или во время ритуалов совершеннолетия, после приема опьяняющих веществ. Бойцы держали копья с зазубренными наконечниками; отражающие диски на их колетах сияли белизной под солнцем в зените.

Дальше располагалось Братство Стрельцов, морских воинов, ныне сражающихся на суше. Выглядели они грозно — мужчины носили густые бороды, женщины имитировали растительность на лице, затейливо переплетая пряди волос. Их ветролуки стояли у стенки корабля.

За ними начинались позиции картасских Ведьминых Ходоков, обездоленных потерей своих домов, годом ранее сгинувших в громадном расколе земли. Целый великий город исчез под песками и водами — как утверждал Завет, в наказание за грехи его жителей. Немногочисленные выжившие в знак позора раскрасили свои тела охрой; сейчас краска виднелась в просветах между сегментированными нагрудниками, поножами и наручами.