когда мне путь идей вконец наскучит.

Нас не идеи, а поступки учат,

и жизнь тогда навстречу нам идёт.

Костюм миссионера

оправдывает всё.

«Поймите, наша вера

вам счастье принесёт.

Поймите, вы – плохие,

мы вам несём добро».

Романтики лихие,

железное нутро…

Красота в глазах созерцающих.

В них, влюблённых, она живёт,

в сострадающих, в понимающих,

всё прощающих, исцеляющих –

постоянно, за годом год.

Что картина, скажи, без зрителя?

Что оркестр, если зал пустой?

Как жилище – ничто без жителя,

а рецептор без раздражителя,

так без битвы никто герой.

Кто же нас посвящает в вечное?

Кто? Учитель иль ученик?

Дети взрослым дают беспечное

настоящее, человечное

бытие. В детях жив старик,

всё проживший, в страстях измаянный

и понявший, что жизнь – игра,

созерцающий, неприкаянный,

помудревший, почти отчаянный…

Просвети меня, детвора.

Материя первична иль сознание?

Ну, тут у всех по-разному, друзья.

Одни творят реальность бытия,

другие точно – бытия создания.

Моя мечта… Она живая,

живей, чем бюсты всех вождей

и образы красавиц рая.

Мне просто и непросто с ней.

Она не нежится в постели,

мне говорит: «Вставай, пора!»

Я отвечаю еле-еле:

«Куда собралась ты с утра?»

Она зовёт на баррикады,

которых даже не видать.

Ей многие совсем не рады,

поскольку с ней не совладать.

Она живёт со мной незримо,

куда бы ни поехал я.

Блаженна и неутомима

заветная мечта моя.

В пейзажах севера и юга,

за акварелями дождей

она со мной, моя подруга.

Мне сладко и несладко с ней.

Она упорно не сдаётся,

когда я падаю без сил.

Она и плачет, и смеётся,

когда я к ней почти остыл.

Она мне раны исцеляет

и, посыпая солью их,

от всех иллюзий избавляет,

от всех корыстных грёз моих.

Она ревнует, бьёт нещадно,

когда пытаюсь изменить,

чтоб впредь мне было неповадно

с чужой мечтой спокойно жить.

Она безудержно красива,

и я кричу ей на бегу:

«Я жить с тобой уже не в силах,

и без тебя я не могу!»

Мир идеален для великой цели:

дух в совершенстве научить любви

и – не теоретически – на деле.

Прими его и счастливо живи.

А если видишь в чём-то недостаток,

будь также благодарен бытию.

Да, с трудностями здесь всегда порядок.

Коль «нет любви в других», неси свою.

Она с тобой. Найди её в себе.

Во тьме, в страстях она едва мерцает.

Знай: каждый, повстречавшийся в судьбе,

лишь этому предмету обучает.

Я знаю всё, но только не себя.

            Франсуа Вийон

Мне, ребята, стало дурно.

Нынче ночью, говорят,

спёрли кольца у Сатурна,

слышал сам в программе «Взгляд».

А на Солнце снова вспышки,

а на Марсе есть следы.

А в Самаре жгут покрышки,

а в Сахаре нет воды.

Я узнал такие слухи,

что меня уже трясёт:

по планете ходят духи,

и порвался небосвод.

Астероиды летают,

а пришельцы тут и там

похищают, изучают

каждый метр и каждый грамм.

В небе тают самолёты,

в море тонут корабли,

негры стонут без работы,

развязался пуп Земли.

А учёные открыли

что-то страшное опять,

и не будет Израиля

лет примерно через пять.

Нафталином дышат люди

в глубине сибирских руд,

а грузинам вошь на блюде

из Америки несут.

Девки стали мужиками,

мужики исчезли вдруг.

Завтра всем грозит цунами

и космический каюк.

Я за всё переживаю,

всех и каждого любя.

Лишь себя я плохо знаю,

ибо мне не до себя.

Мой догматичный человек

в земной, загубленной культуре…

Он сердцем чист, как первый снег,

он любит ближнего в натуре.

Он словом божьим исцелит,

молебен за тебя закажет,

про жизнь с тобой поговорит,

когда «Господь его обяжет».

Мой догматичный человек…

Но если ересь ты молотишь,

он так посмотрит из-под век,

что ты язык в момент проглотишь.

Он проклянёт тебя и всех

твоих друзей, родных, потомков

за твой непокаянный грех,

за глубину твоих потёмков.

Со всем смирением, любя,

за то, что ты вероотступник,

предаст анафеме тебя,

а людям скажет: «Он – преступник!»

И я душу его в себе,

но задушить не удаётся.

Проходят дни мои в борьбе,

он всё божится, не сдаётся,

меня башкою бьёт об пол,

чтоб я любил весь мир, как нужно.

чтоб с ним всегда по жизни шёл,

чтоб песни пел святые дружно.

Он бьёт меня по голове

Кораном, Библией и Гитой,

орёт, как будто не в себе,

рыдает над судьбой разбитой.

Похожий на больных калек,

вдруг просит о прощеньи слёзно.

Мой догматичный человек…

И вновь глядит и зло, и грозно.

И вновь стремится на войну,

зовёт меня вступить в сраженье.

И снова чувствует вину,

что слаб, что жертва искушенья…

Как с ним ужиться? Он маньяк.

В нём всё: и ангелы, и черти.

Я про него скажу вам так:

не верьте!

Нам всем придётся поискать

себя другого иль другую

и добрыми, простыми стать

по-настоящему, не в суе…

Старый крестьянин у Бога просил дождя,

чуть не разбил в молитвах свой лоб об пол.

Войско просило сил, а народ – вождя,

чтобы к победам славным он всех привёл.

Глупый просил познаний (хоть – век живи,

век изучай здесь всё – дураком помрёшь).

Злыдни просили мир утопить в крови.

Ну а бедняк просил себе медный грош.

Вскоре упал на землю великий дождь,

смыл все посевы, неурожай пришёл.

Воинам дали силу, явился вождь,

только не в те края он народ завёл.

Тот, кто обрёл познания, впал в тоску,

малость свою почувствовал. Что до злых –

кровь пролилась в избытке. А бедняку

ломаный грош достался для дел простых.

Вроде бы все нашли, кто чего просил.

Только хотели, видимо, не того –