Ведь будет тот же самый результат».
Перестань писать стихи
«Перестань писать стихи», –
говорит поэту совесть.
«Может строчки не плохи,
да печальна жизни повесть.
Что способен людям дать,
бред несчастного поэта?
Перестань стихи писать.
Я прощу тебя за это».
Он же с совестью опять
спорит, всем страстям подвластный,
и идёт стихи писать,
гордый тем, что он несчастный.
И тогда она в тиши
мысль ему даёт другую:
«Сам хотя бы не пиши.
Слушай то, что я диктую!»
Письмо любви
Во мне, заочно в истину влюблённом,
жило желанье, жжению сродни –
стать письмоносцем, то есть почтальоном,
и проводить в простой работе дни:
стучаться в дверь и говорить с порога
не только «здравствуй» или «всем привет»,
но и, волнуясь, как всегда, немного:
«Тут вам посланье из далёких лет!»
«Какое? Где? И хороши ли вести?»
И вот тогда бы я им говорил
о сокровенном, тайном, честь по чести,
как понял сам, как в жизни уяснил.
Так я мечтал примерно четверть века,
так и пытался жить я, но потом
пришлось прочесть мне письма человека…
Он в них писал об опыте своём.
Там встретил я призыв почти сначала:
«Вставай, чудак, от грёз своих очнись!
Лишь говорить о важном – слишком мало.
Коль Истины желаешь, потрудись!
Ты думал, что достаточно влюбиться?
Ты полагал, что Истина – раба,
которая желает подчиниться
твоим желаньям? Нет. Нужна борьба!
Она владеет миром, как царица.
Всем сердцем, духом, плотью ей служи!
Она – не легковерная девица.
Коль хочешь с нею жить, так докажи.
Отбрось попытки ею наслаждаться,
лишь ей молись, лишь ей одной живи.
Нет смысла просто почтальоном зваться.
Ты должен стать ещё письмом любви».
Поначалу человек в маске
Поначалу человек в маске.
Дальше больше…Человек – в каске.
Дальше больше…Человек – в танке,
и сгущаются над ним краски.
Он хотел бы жить всегда в сказке
без печалей и без опаски.
Но для полного его счастья
не хватает небольшой встряски.
Про долги
Говорили мне когда-то:
«От страданий не беги!»
Ах, как сладостно, ребята,
отдавать свои долги.
Это редкая удача –
всё отдал и был таков.
Вдруг ушёл, смеясь и плача,
из когорты должников.
Так позвольте мне всё время
в этом чувстве пребывать:
облегчая сердца бремя,
постоянно отдавать.
Себе об уважении
Будет всякое тут:
станут тихо жужжать,
будто ты не в себе,
перестал соображать,
стал сторонником смут
сбился с толку опять…
всех, однако, в судьбе
продолжай уважать.
Станут вдруг возражать –
продолжай уважать,
ущемлять, угрожать –
продолжай уважать,
оскорблять, унижать,
издеваться и ржать,
в заключенье сажать,
недовольно брюзжать,
клеветать, наезжать,
пресмыкаться, дрожать,
прославлять, обожать –
продолжай уважать…
Можешь сгинуть во тьме,
знаменитостью стать,
можешь серостью быть
иль павлином в цветах,
всех (хотя бы в уме)
продолжай уважать.
Ведь без этого жить –
это истинный крах.
Солнце
Когда неверие под кожей,
когда во всём сомнений след
и драться с мнимой ратью божьей,
как и дружить с ней, смысла нет,
на что, друзья, мне опереться?
Гляжу на солнышко опять.
Оно не ищет, как согреться,
а продолжает всем сиять.
А где берёт само светило
среди вселенской тьмы густой
и вдохновение, и силы
дарить себя? Ответ простой:
сие – великая загадка…
Я, впрочем, не пойду гадать.
Друзья, когда на сердце гадко,
учусь у солнышка опять.
Средь милльонов песчинок
Средь милльонов песчинок, подобных тебе,
затерявшихся на берегу,
я, такой же, носимый ветрами в судьбе,
образ твой берегу.
Просто так, ничего не прося, не скорбя,
без надежд, без горчинки разлук
отчего-то опять вспоминаю тебя
и любуюсь тобою, мой друг.
И, возможно, не будет ни встреч, ни вестей
никогда и нигде. Всё равно
помню чувство от песен и встреч без страстей,
словно в сказочном старом кино.
Мы не знаем, куда нас уносит волной.
Почему ни о чём не прошу?
В этом чувстве живом ты всё время со мной.
Я тебя в своём сердце ношу.
Ты служишь
Ты служишь, даже если не обязан,
тому, к кому действительно привязан.
Я не знаю…
Я не знаю, какая судьба корабля,
я не знаю, куда направляют его
те, кто нынче рискнули стоять у руля,
но уверен в одном: всё в руках у того,
кто создáл этот мир и законы вокруг.
И, конечно, игра хороша от того,
что верховный игрок, несомненно, наш друг,
хоть порой мы во всём обвиняем его.
Ярлыки
Ходят бабы, мужики
вдоль по Питерской и дале,
лепят людям ярлыки,
как почётные медали.
Если кто-то вдруг привык
жить безвестным имяреком,
ты повесь ему ярлык,
чтобы стал он человеком
привлекательно простым
для стандартной точки зренья.
Коль ярлык повсюду с ним,
для чего иные мненья?
Я родился без оков,
только сразу же, с пелёнок,
получил среди обнов
первый свой ярлык «ребёнок».
Но не сдался и не сник,
в сердце теплилась отвага.
Позже был другой ярлык –
унизительный – «салага».
Дальше больше. Что ни день,
то название другое.
Ярлыкам совсем не лень
из тебя творить героя,
силача иль слабака,
сволочь или же подонка,
бабу или мужика.
Ярлыки звучат так звонко,
будто это чей-то крик.
Может быть судьбы иль рока.
И живёт с тобой ярлык,
и тебе не одиноко
поначалу, но потом
видишь: кое-кто порою
говорит лишь с ярлыком,
только с ним, а не с тобою.
Он с тобою не знаком.
Так удобнее, похоже, –
жить, общаясь с ярлыком,
с манекеном в нежной коже.
Только, если он с тобой
крепко (пусть незримо) связан,
ты уже в момент любой
быть таким, как он, обязан.
Кто-то на своём веку,
выбрав тот, что попривычней,
подчинился ярлыку,
стал серьёзней иль комичней,
поднялся́ на пьедестал
из регалий и названий,
но, увы, собой не стал,
