– Как насчет некрофилии? Совокупление с трупами для вас достаточно греховно?

– Почему бы нет? Я серьезно, Себ, пора сбросить маску, наскандалить, не бояться шокировать. Юмор должен тревожить. Пинки в задницу – это просто, но ниша занята, на этой площадке царит Ален.

Себ глубоко вздыхает.

– В общем, так: только не выгоняйте, позвольте играть. Сто процентов выручки ваши.

Расчувствовавшийся директор кладет руку ему на плечо.

– Это было бы непрофессионально. Ты и так сидишь без гроша. Я не могу допустить, чтобы ты работал бесплатно, ты же не собака!

– Это мой сознательный выбор. Я слишком люблю сцену, чтобы бросить это ремесло.

– Меня совесть замучает. Негоже разорять бедных талантливых комиков.

– Как будто нравственнее выпускать на сцену богатых бездарностей! Сами знаете, кто такой Ален Бельгадо: сынок производителя сахарной свеклы, от безделья занявшийся стенд-апом. В телевизор он пролез благодаря папаше, скупающему рекламное время.

– Не надо злобствовать. К чему эта ругань в адрес коллег? Ты забываешь одно: только когда ты попадешь на телеэкран, ты – не хочу тебя обижать – станешь нормальным человеком.

Юмориста перекашивает: для человека его профессии это худшее оскорбление.

– Остынь, Себ, послушай дружеского совета: в твоем случае желание продолжать карьеру – это проявление болезненного упрямства.

Лукреция Немрод, сидящая в тени, в последнем ряду, боится шелохнуться, чтобы не пропустить ни одного слова.

Себастьян Долин хочет что-то ответить, уже открывает рот, но потом машет рукой и, тяжело шагая, уходит.

Лукреция незаметно юркает за ним следом.

Себастьян Долин толкает дверь ближайшего кафе, здоровается с несколькими посетителями, садится за стойку и просит водки.

Хозяин кафе радушно его приветствует, но его ответ – как холодный душ:

– Мне очень жаль, Себастьян, но я больше не могу тебя обслуживать. Ты уже задолжал мне больше тысячи евро.

Он тычет пальцем в висящий над бутылками лозунг:

«МЫ ДОРОЖИМ НАШИМИ ДРУЗЬЯМИ, ПОЭТОМУ НЕ ОТПУСКАЕМ В КРЕДИТ».

– У меня был тяжелый день. Одну рюмку! Я дам тебе бесплатные места на мое следующее шоу.

– Я уже ходил на твое шоу с сыном, ему не понравилось.

– Ему всего три года! Он все время плакал и всем мешал.

Но хозяин кафе неумолим.

– Комическое представление не должно расстраивать детей до слез. Ты бы задумался, что ты делаешь не так, Себ.

Хозяин кафе смотрит на него с укоризной, потом в нем просыпается совесть, он тянется за бутылкой водки и наливает полную рюмку.

– Это в последний раз.

Через час шатающийся Себастьян Долин покидает закрывающееся заведение. Хозяин не сдержал свое обещание.

Комик приваливается к тумбе с афишами, потом сползает по ней на тротуар. Помочь ему встать некому, и он распластывается, как беспозвоночное.

Молодой человек в кепке делает вид, что хочет его поднять, но вместо этого запускает руку ему в карман и похищает кошелек.

Лукреция Немрод, видевшая издали эту сцену, преследует вора, хватает его и наносит удар в печень. Пока он корчится на земле и хватает ртом воздух, она завладевает кошельком, чтобы вернуть хозяину, боящемуся отцепиться от фонаря.

Себастьян Долин открывает один глаз и вместо благодарности бормочет:

– Все равно он пустой.

Она помогает ему идти. Он опирается на ее плечо, возвышаясь над ней, как готовая рухнуть каланча.

– Я была на вашем выступлении, а потом слышала ваш разговор с директором зала. Я журналистка и…

Он отталкивает ее, чуть не падает, но умудряется сохранить более-менее вертикальное положение.

– Не лезьте не в свое дело! Оставьте меня в покое! Обойдусь без вашей жалости!

Лукреция делает вывод, что ключик «признание» здесь не подходит.

Придется изобрести новый ключ от защитного барьера этой пташки, выпавшей из гнезда. Ему хочется катиться по наклонной плоскости? Попробуем облегчить ему путь.

– Можно пригласить вас на рюмочку? Вам надо выплеснуть эмоции.

Он склонен отказаться, но у него не выходит.

Они идут дальше вместе.

– Я проголодалась, – сообщает она.

Она находят индийский ресторан, один из немногих, еще открытых в этот поздний час. Он падает на стул, она заказывает бутылку вина.

13,7 градуса? Хватит, чтобы развязать ему язык.

Он торопливо осушает первый бокал.

– Мне не нужна ничья помощь, – бормочет Себастьян Долин. – Тем более от журналиста. Ик! Они никогда мне не помогали. Они всегда игнорировали или презирали мою работу. Где они были, когда могли меня спасти? А теперь пусть идут к черту. Поезд ушел.

– Скажите, мсье Себ, сколько дней вы не ели?

Торчащие скулы и общая худоба – свидетельства вынужденного поста. Она заказывает цыплят тандури и лепешки с сыром.

– Я не голоден.

Она подливает ему бордо.

– Что вам от меня надо?

– Я работаю над репортажем о смерти Дариуса.

– Не собираюсь его обсуждать. Лучше поговорим обо мне. Меня интересует одно: я сам.

– Вы не могли оставить незамеченной его смерть.

– Заметил, заметил!

Он пьяно хохочет.

– Я очень рад, что этот пузырь лопнул, что его пожирают черви, что он гниет в земле! Я как раз собирался помочиться на его могилу. Довольны?

Переходя от слов к делу, он поднимается, чтобы выпустить в туалете часть поглощенной за вечер жидкости. Вернувшись, он безнадежно возится с ширинкой.

– Вы были знакомы? – спрашивает Лукреция.

– Были. Он посетил мое первое представление. Я усадил его в первом ряду, заставил зал аплодировать ему: «Сегодня у нас праздник, в зале присутствует лучший среди нас, Циклоп, Дариус Великий собственной персоной!» Он встал, и все зрители, мои зрители, не щадили ладоней в его честь. Тогда я собирал по 150–200 человек. После представления он пришел ко мне и сказал – я запомнил слово в слово: «Три твои скетча мне очень приглянулись, я буду их исполнять». Я решил, что ослышался. «Хотите их у меня приобрести?» – спрашиваю. А он и говорит: «Нет, идеи принадлежат всем, я их беру, и дело с концом». Я ему: «Это же я написал скетчи, я – их отец». Он взял меня за плечо. «Идеи принадлежат не тем, кто их создал, а тем, у кого есть средства их распространять. Если бы твои скетчи были живыми существами и должны были выбрать себе отца, они, бесспорно, остановили бы выбор на мне, знаменитом комике, а не на тебе, Себ, мелком и неизвестном. Не будь эгоистом, отнесись к своим скетчам как к выпущенным на свободу детям, которым хочется поменять семью, чтобы полностью развиться».

Кажется, Себастьян Долин снова переживает эту сцену наяву.

Официант в тюрбане и в туфлях с загнутыми носами приносит ему цыплят тандури, и он жадно набрасывается на еду.

– Хорошо помню его следующие слова: «Считай меня щедрым приемным отцом. Я дам твоим детям образование, засыплю их подарками, покажу им мир». «А я, их биологический отец, не позволю их похитить» – был мой ответ. Тогда он заговорил совсем другим, угрожающим тоном: «Кажется, ты не отдаешь себе отчета, с кем разговариваешь. Что ж, дело твое, Себ. Я бы предпочел договориться полюбовно, но раз ты не хочешь устроить все по справедливости, я попросту заберу то, что мне требуется, а если тебе это не понравится, если ты вздумаешь встать у меня на пути, я тебе ребра переломаю, ты пожалеешь, что появился на свет».

– Мы точно говорим о Дариусе Возняке? – не верит своим ушам Лукреция.

– А вы решили, что я все это выдумал? О нем самом, о Циклопе! О человеке с сияющим сердечком в глазу. Об идоле толпы.

Она молча смотрит на него.

– Как ни трудно мне вам поверить, продолжайте. Что было потом? – Лукреция Немрод прилежно записывает, показывая ему, что сохранит сказанное им.

– Дариус не соврал: он стал исполнять мои скетчи, не меняя в них ни словечка. Правда, зрителей у него набиралось тысячи, не то, что у меня. Этот негодяй все продумал: он включил на моем спектакле диктофон своего мобильного. Три моих лучших скетча! Это как если бы у меня была галерея и он украл оттуда и перепродал три лучших картины. Форменный грабеж!