***

— И долго это будет продолжаться, Эвен?

— О чем это ты, мам?

Кое-как доработав до лета, взял отпуск и приехал к родителям в Берген. Жил в своей комнате, которая стала на время комнатой Исака. Жаль, что не навсегда. Но что вообще в этой жизни бывает навсегда? Только одно: боль. Боль и пустота от потери. Утрата, которую нельзя увидеть, прочесть, вынуть и положить под надежный замок. Ее можно только почувствовать.

— Эвен, — мама осторожно подсаживается ко мне на диван в гостиной. — Ты, безусловно, давно уже взрослый, но ты — мой сын. И мне тяжело видеть, как ты гаснешь с каждым днем.

— Да нет, что ты. Просто устал, год был — не простой.

Разве нашу фру Насхайм проведешь?

— Все вы всегда забываете одну простую истину: mama knows better. На этом языке тебе понятнее, полагаю? — улыбается, да так, что я и не могу не улыбнуться в ответ. — Так ты сам расскажешь, что с тобой происходит? Или мне рассказать за тебя?

Я, честно, многого ожидаю сейчас услышать. Но, не думаю, что мама знает правду. Пусть и … mama knows better.

— Ты вечерами напролет сидишь в вашей с Исаком комнате, — так резануло сейчас это «в вашей с Исаком». — Мнешь в руках его кепку, смотришь в пустоту красными глазами. Сидишь за экраном своего ноутбука и часами водишь курсором по иконке его скайпа, так и не решаясь позвонить. Неужели, и теперь ничего не объяснишь?

— Но мама…

— Подожди, я не закончила, дай матери договорить, — послушно киваю, опустив виновато опустив взгляд, а мама продолжает:

— И я — не слепая. Думаешь, не заметила, как вы смотрели друг на друга?

Я весь вспыхиваю на этих ее словах. Господи… стыдно-то как. Что я сейчас смогу объяснить? Да, у меня самые понимающие родители на свете! Но как можно принять то, что ваш родной взрослый сын покоя лишился из-за вашего маленького, приемного?! А еще учитель, называется…

Но делать нечего. Придется сдаваться маме… эх, была ни была:

— Я совершил серьезную ошибку, мам. Позволил себе эту привязанность…, а теперь вот сижу, тут, расплачиваюсь. Я никогда ведь не думал о себе такого. Ты же сама знаешь, всегда только девушки были у меня. Да и в школе я ни к кому больше такого позволить себе не смогу. И ты не думай, я ни Исака, ни себя, ни вас — никак не скомпрометирую. Все пройдет, я — взрослый человек, я — справлюсь.

— А он? — вдруг хватает меня за руку мама. — А он справится? Или ты только о себе думаешь?

Бог ты мой… мама! Зачем хоть ты-то мне соли на рану подсыпаешь? И так она полыхает огнем!

— Ты что мне предлагаешь-то?

— Ты сам сказал: ты — взрослый человек. Так и веди себя, как взрослый человек! Хватит мучить и себя и мальчика.

— Мама! Ты бы знала, к а к я с ним поступил! Нам лучше не пересекаться вообще больше. Он в июле прилетает, да?

Фру Насхайм задумчиво кивает в ответ.

— Так вот: в конце июня я уеду. И, прошу тебя, пожалуйста, не начинай больше этот разговор!

— Нет проблем, сынок, — улыбается мама, а затем идет куда-то и через минуту возвращается с бумажным! конвертом в руках.

— И все же: mama always knows better! — протягивает мне его и снова покидает гостиную.

Минут пять я не решаюсь его открыть. Еще бы: письмо это — от н е г о.

Ладно, и правда: чего я боюсь? Что из конверта выпрыгнет Исак, как черт из табакерки?

Распечатываю и начинаю… тонуть в этих строках с неровным мелким почерком.

Через час я штудирую британские сайты и покупаю два билета на концерт любимой группы, который по какой-то невероятной удаче выпал в этом году на двадцать первое июня. Один из них получит Исак. А второй… пусть пока подождет своей участи. Не забываю забронировать себе билет до Лондона на двадцатое число.

В назначенный день, сидя в самолете, откинувшись на мягкую спинку кресла, я пропускаю мимо ушей предупреждение стюардессы о дождливой лондонской погоде. Потому как знаю: в этом городе, где-то за тридцатью мостами над Темзой, за величественным силуэтами Вестминстерского аббатства, Тауэра и Биг-Бена живет мое личное, мое родное, мое самое теплое солнце на свете.

_________________________

Письмо Исака — в начале следующей части. Думаю, не сложно догадаться о том, как она будет называться;)

========== Часть 26. Saving grace ==========

Исак.

«Здравствуйте, господин Насхайм.

Третий день пишу это письмо. Комкаю бумагу, бросаю на пол и снова принимаюсь писать. По правде сказать, первый раз в жизни пишу письмо от руки. Буду безмерно рад, если прочтете. Не побрезгуете взять его в руки после того, что я наговорил вам…

Простите меня за эти эмоции! Я знаю, что не было у меня права обижаться на вас за то, что вы выбрали её…

Ничего не изменилось и не изменится: я люблю вас и буду любить. Но, слово даю, больше никаких истерик. Я все обдумал и решил: будьте счастливы! Если эта женщина сделает вас счастливым, значит, так тому и быть. А я просто буду тихо любить вас, не мешая.

Сначала было совсем плохо, но потом я понял: ничего не заканчивается только потому, что я не могу быть с вами. Это раньше я был абсолютным эгоистом, думал, что любовь — это когда человек всегда с тобой рядом, когда он во всех смыслах твой. Но вы показали мне, что любить можно и по-другому.

Вы многому научили меня, и я не только про английский. Вы научили меня замечать важные мелочи, научили видеть уникальное в самом обычном. Не важно: гуляю ли я по городу, захожу перекусить в сэндвич-бар или просто смотрю какой-нибудь фильм, я все время ловлю себя на мысли, как бы вам это понравилось, что бы вы сказали или как улыбнулись.

Да… Ваша улыбка и ваши глаза — это то, по чему будет сложнее всего не скучать. Но у меня же есть фото… там, на груди, рядом с моим… А еще: я запомнил их, как и обещал.

Наверное, думаете: он зачитался литературой, и сейчас будут красивые фразы из умных книжек. Нет, фраз не будет, но то, что вы мне напоминаете героя одного произведения, все же скажу. Кого именно — при встрече, вернусь в Осло — поздравлю лично и все скажу вам, если захотите слушать меня.

Я не знаю, сколько обычно требуется времени, чтобы понять: этот человек — часть тебя, и не важно — далеко он или близко. Я, правда, не знаю… Мне хватило того разговора о музыке у вас в кабинете. И я почему-то уверен: вы тогда мне сказали гораздо больше, только я не сразу понял.

Ладно, у вас там дел невпроворот, наверное, все же такое событие. Хочу, чтобы вы были самым счастливым в этот день. Уже повторяюсь, знаю, но счастье — это то, чего я желаю вам больше всего на свете!

Вы — лучшее, что было в моей жизни!

Люблю вас,

Исак»

Знаю и сам: мое письмо ничего не изменит, но я должен был сказать ему все это, и не просто черкнуть пост в Facebook. Я хотел, чтобы слова хранили мое тепло, поэтому не нашел ничего лучше, чем написать письмо от руки. Не очень рассчитывал, что оно дойдет до моего учителя: отчего-то были сомнения, что он вообще найдет время и желание его прочитать. Мы больше не созванивались, но каждый вечер, с замиранием сердца, я ждал если не звонка, то хотя бы сообщения.

Где-то за неделю до двадцать первого июня курьер привез мне небольшой пакет из Норвегии. Оставшись один в комнате, я нетерпеливо распечатал пакет и стал выуживать оттуда содержимое, среди которого обнаружил билет на концерт the Cranberries, который должен был состояться в Kentish town*, как раз в день моего рождения. А еще там была книга, конечно же, на английском. Она-то меня удивила больше всего. Едва ли я увидел название, как внутри все передернуло… так не бывает! Впрочем, уже мало на что надеясь, списал все на эмоции.

Вот и двадцать первое. Хм, немного странное ощущение, это совершеннолетие. Многие думают, что перешагнув этот порог, вдруг резко меняешься, но это — не так. Все, что было с тобой — с тобой и останется, только люди вокруг сменяют друг друга, оставляя тяжелой поступью след на твоем сердце.

Время близится к семи вечера… В Осло уже почти восемь. Наверное, сидят рядышком, обнимаясь, и выбирают цвет салфеток на столиках в банкетном зале. Эти «милые» хлопоты. Хотел бы я в душе поиздеваться над всей этой дребеденью, что так презирал всегда, да только, что уж врать-то, сейчас бы многое отдал за то, чтобы просто сидеть у него под боком тихонько, без единого слова, и просто чувствовать, как он дышит в макушку. Эвен… Я все сказал в письме, я не соврал ни в едином слове… Но мне еще надо будет научиться жить, понимая, что отныне — ты просто учитель. И недосягаемый для меня человек.