Объявляют посадку, а я по прежнему молчу.

Мальчик отстраняется, поправляет рюкзак, и вскоре я могу видеть только его спину и козырек красного снэпбэка.

All my plans fell through my hands;

They fell through my hands, on me

All my dreams, it suddenly seems, it suddenly seems empty.

========== Часть 24.1. The icicle melts ==========

Комментарий к Часть 24.1. The icicle melts

Часть - несколько “рваная”, как и мысли Эвена. Вторая половина - будет от лица Исака. Хочу посмотреть на их разлуку с обеих сторон.

Постараюсь сильно не задерживать с продой, но совсем зашиваюсь с учебой((

Мысли и истинные чувства Эвена еще будут раскрыты в тексте ;)

Эвен.

«Я люблю вас». И вот уже в сотни раз сложнее сохранить этот тончайший барьер между нами. Убедить себя в том, что все осталось как прежде.

«Я люблю вас». И мир мой почти перевернулся, и появилась в нем одна маленькая потаенная комнатка — не осталось никаких сомнений.

«Я люблю вас». И ход жизни моей разделился на «до» и «после».

Или… Эвен-Эвен, какой же ты все-таки банальный до невозможности, перебирающий в голове весь этот милый романтический бред, словно прыщавый, первый раз услышавший признание, подросток.

Всё просто. Мир мой не перевернулся, не рухнул и даже не дрогнул от его искреннего признания. Я спокойно вернулся к ее привычному течению, к своей любимой работе, к своей любимой девушке, к своей обычной, «нормальной» жизни, той самой, что была у меня «до».

— Ты лжешь сейчас?

— Лгу

И ничего не произошло, Эвен, ничего. Просто кто-то оставил тебе свое сердце на хранение, а твое — забрал с собой, взамен. А в остальном — все просто, правда. Лги дальше.

***

— Исак… Исак, постой!

Стою у стенда с расписанием, а мимо проплывает знакомый яркий козырек снэпбэка. Совершенно забыв о том, что сейчас перемена, и в холле полно народу, догоняю подростка, неловко хватая его за худенькое плечико.

— Здрасьте, господин Насхайм, вы напутали, я — Хайден, — немного смущенно улыбаясь, разворачивается ко мне парень.

Стою, как вкопанный, а на лице, наверное, наиглупейшее выражение. Дожил, Эвен. Хорош! Ничего не скажешь. Уже мерещиться начало…

— Простите, я обознался, — под вопросительные взгляды и слабые смешки зазевавшихся тинейджеров, спешу удалиться в свой кабинет. Нет, Эвен, нельзя так: надо взять себя в руки.

Четыре месяца уже прошло, четыре… А ты всё, нет-нет, да и не можешь заснуть, если не зажжешь свет маяка и не увидишь на стене напротив милую улыбку и смеющийся взгляд. Вроде, рядом — она, такая прекрасная, молодая, подходящая — то, что нужно. И давно бы надо решать что-то с браком — оба уже не дети, еще пара лет — и четвертый десяток разменяете. И все так привычно, удобно, вот только одного нет — того самого, что заставляет видеть родной силуэт в других людях.

***

— Он не умер.

— Что?..

Уроки давно закончились, а я продолжаю сидеть в кабинете, задумчиво опустив лоб на согнутые в локтях руки. Будто голова моя налилась свинцом тяжелых мыслей, что скопились там, как в руднике, плотно примкнув друг к другу.

Встряхиваю плечами, сам себе напоминая е г о знакомое движение, и поднимаю взгляд. Перед моим столом вижу Юнаса, а в глазах его читаю — «я все понимаю».

— Он не умер, господин Насхайм. Исак не умер, он жив, не надо так убиваться, — спокойно, твердо произнося каждое слово, поясняет Васкес.

Конечно, слова его вызывают дикое смущение.

— Нет же, я не…

— Бросьте вы это, господин Насхайм; вы можете там кого угодно обманывать — меня только водить за нос не получится. Вы не думайте, Исак мне ничего такого не говорил, ничего, что могло бы вас как-то скомпрометировать, — Юнас улыбается, а я, по-моему, еще больше краснею, будто — это я ученик, а он — школьный учитель, пытающийся помочь запутавшемуся подростку. — Да я сам вижу, как вам невесело, и, согласитесь, без Вальтерсена здесь не обошлось?

Не привык я к таким вот разговорам с детьми… Ага, совсем не привык. Не успел привыкнуть, только вот полгода тому назад одного такого «ребенка» чуть в постель к себе, дураку напившемуся, не уложил. Спасибо, что мальчик мой в тот момент порядочнее меня оказался и благоразумнее. Стыдно за тот случай до сих пор.

А сейчас его друг стоит передо мной и пытается вывести на откровенный разговор, а может быть, просто хочет помочь?

Окончательно придя в замешательство от этого пристального взгляда из-под широких бровей, отворачиваюсь к окну, снова дергая плечами.

— Юнас… Ты иди, уроки закончились, отдыхай.

Набираюсь смелости и поворачиваюсь лицом к подростку. Тот стоит молча какое-то время, а потом трогается с места, направляясь к двери.

— Знаете, что? — вдруг резко притормаживает, почти у самого выхода. — Оба вы хороши с ним! Да, дело не мое, согласен, не надо сейчас испепелять меня укоризненным взглядом, но я все же скажу вам: вы с ним — стоите друг друга! Как два барана уперлись, один в свое эго подростковое и комплексы тупые, другой в свой возраст и скудоумное общественное мнение!

Я, было, открыл рот, чтобы возразить, но, ей-богу, не нашел, что!

— Ой, да ну вас, обоих! Страдайте дальше! — отчаянно всплеснул руками Васкес. — Извините, если перегнул палку, я не хотел вас обидеть, просто больно смотреть, как вам хреново! Но ведь… Вы сами все можете исправить, если захотите. Подумайте…

Дверь за Васкесом уже давно захлопнулась, а я, так и не выудив из себя ни единого путного слова, продолжаю смотреть в эту пустоту светлых стен моего кабинета.

«Всегда есть шанс все исправить».

Не слишком ли много в моей жизни déjà vu?

Уже дома, ближе к ночи, зная, что в Лондоне сейчас на час меньше, чем в Осло, набираю в скайпе Исака. Идут гудки, но мальчик все не отвечает и не отвечает.

По правде сказать, мы каким-то образом, совсем не договариваясь, негласно решили «не тревожить» друг друга частым общением. Обоим было необходима эта тишина, больше похожая на азартную игру — кто же первый сорвется, кто первым раскроет карты. И, видимо, сорвать большой куш в покере мне не светит никогда…

— Здравствуйте, господин Насхайм.

========== Часть 24.2. I can’t be with you ==========

Комментарий к Часть 24.2. I can’t be with you

The Cranberries, “I can’t be with you”.

Всех, желающих убить меня за эту часть, предупреждаю - следующая будет тоже нелегкой, но необходимой и очень важной, с весьма оптимистичным финалом. “Всё и всех расставляющим по своим местам!”. Зато потом… Те, кто дочитают - поймут, что все эти главы были не зря!

Put your hands, put your hands

Inside my face and see that it’s just you

But it’s bad and it’s mad

And it’s making me sad

Because I can’t be with you…

Исак.

Когда-то я стебался над сопливыми фразочками, типа «а может быть, наша планета — это ад других планет», или, вот еще, «любовью шутит сатана». Когда-то. Но сейчас, здесь, в этом городе, что так не похож на родной Осло, я вечерами напролет зачитываю до дыр книги на английском и сам цепляюсь за ту житейскую мудрость, что заключена между их страниц. Большую часть задают по литературе, но я так пристрастился, что сам сижу с ними до полуночи.

Живу в общежитии при колледже — это что-то наподобие наших старших классов. В комнате нас двое, и мой сосед тоже приехал сюда по программе обмена чуть ли не с Карибских островов. Нас нарочно расселили не вместе с представителями твоей страны, чтобы можно было практиковать язык не только на занятиях, но и при обычном повседневном общении.

Одним словом, Эвен бы уж точно мною гордился сейчас, если бы знал, насколько я улучшил свой английский, насколько почти что бегло научился общаться на нем. Но проблема в том, что мы с ним практически не разговаривали уже более полугода как. Нет, конечно, были звонки в скайпе по прилету, типа «как долетел», «отпишись, как там устроишься». Были и «милые» звоночки на Рождество и Новый год, еще там пара-тройка случаев. И, собственно, на этом — всё. Ну, а что ты хотел, мальчик? Рассчитывал, что признаешься — а он, как девица впечатлительная, зардеется закатом ясным и на грудь к тебе кинется? Или тебя задушит на радостях в объятьях? Смешно, Исак, смешно. Так что, продолжай читать книги, Исак, и сублимировать. Вдруг, и правда — «возрастное, пройдет», как меня тут недавно пытался жизни учить Васкес.