— Да-да, а то я не вижу, — с укором качаю головой, — пей чай, и будем лечиться!

— Ого, — чуть ли не присвистнул подросток, — вот это заявочки, а принимать вовнутрь будем? — и смеется, правда, смех этот снова перебивает жуткий кашель.

— Еще слово! — грожу ему кулаком, не всерьез конечно, но Исак на время замолкает и приступает к чаю, а следую его примеру.

Когда с нашим скромным ужином было покончено, я подхожу к мальчику и тыльной стороной ладони прикладываюсь к его лбу, потом к своему: вроде бы, никакой разницы. Но мальчику явно нездоровится.

— Для точности надо не рукой проверять, — снова включает наглеца мой мальчик. Намекает, значит, чтобы я губами потрогал его лоб.

— Поучи тут меня еще! — полушутя-полусерьезно парируя я, — пойдем в спальню.

— Ого! — вот о чем думает этот тинейджер, который сегодня, видимо, никак не уймется? — звучит прям hot-hot! — и снова этот заразительный смех, который у меня самого не может не вызвать улыбку, но я же должен осадить его недвусмысленные намеки!

— Ну-ну, поумничай еще! — делаю серьезным лицо, — не угомонишься и не будешь слушаться — отвезу в больницу, пусть тебя там лечат, а ты их будешь своими остротами развлекать, Ок?

— Пф, — фыркает мой упрямец, — уж и пошутить нельзя, — плетется за мной, но я спиной чувствую этот недовольный взгляд.

В своей комнате я прошу его присесть на кровать, а сам достаю из принесенного из аптеки пакета тюбик с согревающей мазью, термометр, упаковку жаропонижающих таблеток и сироп от кашля. Все, кроме термометра, кладу на тумбочку.

— Давай измерь температуру, потом намажем тебе спину и грудь, — протягиваю ему прибор, который Исак послушно, наконец-то, кладет, куда следует.

Минут пять сидим молча, рассматривая свои колени. Каждый думает о своем. Только вот чует мое сердце, что — об одном и том же.

Слава Богу, температура чуть повышенная, но не достигла и 37. По крайней мере, есть шанс, что кашель спровоцирован простудой, а не серьезным воспалением органов дыхания.

Убираю термометр и беру тюбик с мазью. Вообще-то, через футболку я проделать эти лечебные манипуляции не смогу.

На удивление, Вальтерсен просто молча ждет моих дальнейших действий.

— Исак, сними футболку, пожалуйста, — стараюсь говорить спокойно, так, чтобы это звучало нейтрально.

Мальчик молча выполняет мою просьбу. Стягивает футболку, подцепив ее со спины у шеи.

Смотрю на него и ловлю себя на мысли, что просто, как говорят мои ученики, залип. Угловатые плечи, сильно выдающиеся ключицы и белый впалый живот. Смотрю, а в сердце — столько жалости и сострадания и какой-то совсем детской обиды! Ну почему, мальчик?! Зачем ты позволил так рано касаться себя всем этим похотливым рукам, недостойным тебя?! И я думаю сейчас не только о том мерзком случае в туалете!

— Эм… Не хочется вас отвлекать, господин Насхайм, но мне немного холодно без одежды, — выводит меня из ступора Исак, а я готов сгореть от стыда… Я что, на тело ребенка засмотрелся? Черт! Надо взять себя в руки!

— Да, да, конечно, Исак, прости, — открываю мазь и выдавливаю себе на ладонь небольшое количество.

Делаю глубокий вдох и касаюсь руками груди Исака, чуть ниже ключиц. Начинаю осторожно растирать мазь. Медленно, чуть надавливая, касаюсь его лоснящейся кожи. Чувствую, как мальчик начинает тяжело дышать. А у меня и самого уже давно дыхание сбилось… Руки спускаются ниже, очерчивая уже успевшие напрячься соски на высоко вздымающейся груди Исака. Мальчик мой… У меня железная выдержка — но и она не безлимитна.

Смотрим друг на друга, глаза в глаза. И знаю я: еще долго у меня будет ощущение, что в тот момент нашим взглядам не нужны были слова. Каждый из нас говорил глазами другому о том самом важном, самом сокровенном, что было в сердце.

— Исак, повернись спиной, — закончив с его грудью, прошу я мальчика.

Снова выдавливаю мазь и, немного согрев ее между своих ладоней, начинаю наносить ему на спину.

Руками чувствую, с какой бешеной частотой забилось сейчас сердце моего мальчика.

Но, Бог ты мой, как же мне остановиться? Я уже намазал лопатки, спустился ниже и снова поднялся вверх, но оторвать руки от него — просто нет ни сил, ни желания.

Я даже не сразу замечаю, как Исак наклоняется, почти облокотившись спиной мне на грудь, а руки мои, оказавшиеся близко к его бокам, уже накрыты его ладонями и сложены на его животе.

— Исак, что ты…

Знаю, что должен отдернуть руки, знаю! Но понятия не имею, какая сила удерживает их сцепленными поперек живота мальчика.

Исак прижимается щекой к моему подбородку, а у меня в груди — словно сотни падающих персеид.

— Нам так…

— Нельзя, я помню, — в который раз уже сейчас мальчик договаривает за меня, — даже если очень хочется?

— Даже если, Исак, — снова беру себя в руки, но это — ненадолго.

— Вы сейчас сказали то, что на самом деле думаете? — ну зачем ты задаешь мне такие вопросы, Исак?! Я, хоть и учитель, но не на все из них ответить могу.

— Я… Я не знаю, Исак… Я запутался…

— Так распутайтесь! — не дав мне и шанса возразить что-либо, резко разворачивается в кольце моих рук и порывисто обнимает меня за шею, крепко прижимаясь всем телом.

А я просто сильнее обнимаю его в ответ, кладя голову ему на плечо. И это самые честные объятия, честнее моих последних мыслей и слов.

— Вы теплее любой мази и самого теплого одеяла, — шепчет мне Исак, уткнувшись носиком в шею.

Улыбаюсь прямо в это худенькое плечико, ласково касаясь кончиками пальцев волос у самого основания шеи.

— Но все же под теплое одеяло лечь придется, мой хороший, только принесу тебе из одежды кое-что, чтобы мазь дала эффект получше, — еще раз крепко обнимаю, нежно касаясь обнаженной спины.

Через какое-то время, заставив выпить сироп от кашля, укладываю Исака в своей толстовке и домашних штанах под одеяло.

— Выздоравливай, мой мальчик, доброй ночи, — поправляю на нем одеяло и, не выдержав этого пристального ждущего взгляда, касаюсь губами его теплого лба, убрав с него как всегда выбившиеся шелковые пряди.

— Доброй ночи… Снова вы со мной возитесь, спасибо вам, — улыбается мне, а я лишь киваю в ответ и оставляю мальчика одного.

Хотел ли я провести эту ночь на диване? Я совру, если отвечу утвердительно. Самому себе совру. Все, чего я честно хотел в ту ночь — это просто быть рядом сердцем с тем, кто, кажется, отдал мне уже частичку своего.

========== Часть 21. Still can’t… ==========

Исак.

— Думаете, им дадут реальный срок? — горячий шоколад в моей чашке давно перестал был горячим, потому что уже минут десять как я сижу напротив Эвена в уютной кофейне в центре города и пытаюсь откопать в свой голове хотя бы какие-то темы для разговоров. Потому что все это время я тупо пялюсь ему в лицо. Потому что мозги напрочь отшибает, когда он рядом!

С утра было совсем туго. Снова эта его забота, снова эти его «как ты, мой маленький?», «давай измерим температуру», «выпей лекарство, тебе полегче станет» и прочее.

А мне что остается? Да я на все готов. Ей-богу, предложи он мне яд и скажи «выпей» — выпил бы, наверное, и даже не спросил бы, зачем. Потому что это — Эвен. Потому что любое его слово и все… Я тупею, не могу думать, не могу рассуждать. Все, на что я способен, когда он рядом — это смотреть на него и чувствовать, как невероятное тепло разливается по всему телу от одной только его солнечной улыбки, от одного его согревающего взгляда.

— Исак, — как-то натянуто обращается ко мне Насхайм, — они получат по заслугам, не сомневайся. Просто надо запастись терпением. К сожалению, тот факт, что они еще не достигли совершеннолетия, многое затрудняет, но это не значит, что им все сойдет с рук.

Старается улыбнуться, типа меня подбодрить и все такое. Но я-то вижу: гложет его что-то. Будто какая-то нехорошая тяжелая мысль закралась ему в сердце и точит его.

— Так ладно, я понимаю, что все не скоро разрешится, — медленно тянусь к его руке, лежащей на столе. — Не грузитесь, не надо, — осторожно опускаю кончики пальцев на раскрытую ладонь.