— Да, буду, — вскидываю на него взгляд и упрямо поджимаю подбородок. Ничего, я еще докажу ему, что совсем не безнадежен.

— А кто снял его?

— Баз Лурман, — с воодушевлением отвечает Эвен, — я люблю его фильмы, но этот — особенно.

— Почему? — ну все, теперь поток моих вопросов не остановить.

— Потому что это история сильного человека, благородством которого воспользовались не самые честные люди, но даже это не заставило его перестать быть настоящим человеком, — на последних словах Насхайм как-то пристально посмотрел мне в глаза и подмигнул.

А я, по ходу, еще минут пять буду сидеть, разинув рот, как галчонок.

Ну, не то чтобы я впервые слышу от Эвена что-то умное, нет, конечно, он не перестает меня удивлять, если честно, но я просто поражаюсь, как он умудряется вставить эти умные мысли всегда по делу, а не просто ради дешевых понтов, как это часто можно услышать от других.

Хотя, чего уж там, он же учитель.

Смотрим фильм, и меня все сложнее и сложнее оторвать от действия на экране. История и правда захватывает и заставляет задуматься.

— Ну, как тебе? — осталось еще минут двадцать до окончания, но Эвену, видимо, не терпится услышать мое мнение.

— Хотите честно? — приподнимаю одну бровь, а Насхайм кивает в ответ.

— Короче, фильм — зачетный, но блондинка — та еще сучка!.. Ой… — зажимаю рот рукой, но Эвен лишь расхохотался в ответ:

— Серьезно? — судя по тону, он вовсе не злится, — то есть — Дейзи — плохой человек?

— Пф, а то вы не согласны? Да эта стерва окрутила его вокруг пальца и променяла на лучший вариант, да-да, блондинки они такие, имейте ввиду! — ну что я несу? Выдаю себя с потрохами, похоже; еще подумает, что я на его красотку с белыми волосами намекаю… Ну и пусть!

— Ок, я учту, — снова улыбается, одними глазами, и мы продолжаем смотреть фильм.

А мой внутренний дьявол с наслаждением потирает руки.

Эвен.

Слова моего своенравного умника и правда позабавили меня.

Тем временем Исак, утомленный всеми впечатлениями этого дня, прикорнул у меня под боком, словно котенок у мамы-кошки, и, кажется, уже засопел…совсем еще ребенок, хоть и испытал уже в жизни своей то, что некоторым повидавшим виды взрослым и не снилось.

Надо бы разбудить мальчика, но так не хочется сейчас нарушать его сон. После всего, что с ним было — я дорожу каждым мгновением умиротворения Исака, каждой секундой его спокойствия, потому что его безмятежность дарит покой и моей подуставшей душе.

Конечно, мой педагогический стаж еще не позволяет культивировать в себе синдром выгорания на работе, но все же и я не железный. И, так как я еще пока не успел очерстветь сердцем к детским проблемам, мне сложно не принимать близко к сердцу их беды. А тут еще и такой особый случай. Глупо было бы не признать, что из-за всего, что с ним произошло, из-за того, что я сам взял на себя ответственность за его судьбу — я сильно привязался к этому мальчику. И пусть я чувствую, что не должен позволять Исаку привязываться к себе слишком сильно, когда эта привязанность перейдет в нечто большее, если уже не успела перейти, но и оттолкнуть от себя мальчика я не могу. Да и не хочу.

Я знаю, что в Осло меня ждет Инге, знаю, что я тоже жду встречи с ней, потому что никто еще не отменил того факта, что она — моя девушка и продолжит быть ей. Но сейчас, в данный конкретный момент, я хочу подарить частичку тепла этому ребенку.

Поэтому я закрываю ноутбук, откладываю его на тумбочку, и осторожно опускаюсь на кровать, придерживая одной рукой Исака за плечи.

Накрыв нас обоих одеялом, обнимаю его и закрываю глаза.

Уже почти проваливаюсь в сон, как чувствую, что мальчик завозился у меня на плече.

— Исак, — открываю веки, а он вытаращил на меня свои зеленые глаза и, видимо, совсем смутился.

— М-мне… мне уйти, наверное, лучше… да? — опустил глазки, а я придвигаюсь еще ближе и шепчу куда-то в висок:

— Тебе тепло?

Снова таращится на меня и одними губами выдыхает:

— Очень…

— Вот и хорошо; спи, Исак, — прижимаю ребенка к себе, надежно обвив руками.

Мальчик закрывает глаза и совсем несмело, но осторожно кладет голову мне на грудь. Я не против, так даже удобнее.

Но разве теперь он так просто уснет?

Прошло минут пять.

— Хотел бы я, чтобы утро не наступило… — шепчет мне в шею, а я лишь ласково глажу его по спине:

— Спи, мой мальчик, — опускаю подбородок на голову, попутно укрывая Исака одеялом со спины, которое успело сползти на мою сторону.

Чувствую, как по моей шее начинают стекать горячие капли… Исак, ну что же ты плачешь-то снова, а говорил не плаксивый, эх ты…

— Ты чего? — ласково провожу по волосам, — тшш, все хорошо, не плачь, пожалуйста, слышишь? — шепчу ему, а он лишь водит носом по шее. Закрывает глаза, но почти сквозь одолевающий сон губы выдыхают:

— Плохо будет без вас… не исчезайте из моей жизни, прошу вас… — шепотом, почти неуловимо, оставляя губами горячий след у меня на ямочке между ключиц.

Я бы должен возразить что-то…

Но сейчас глубокая ночь, нам так тепло вдвоем, и я ловлю себя на мысли, что эта горячая мальчишеская щека на моей груди — всё, чего я хочу сейчас чувствовать.

Чуть наклоняю голову и касаюсь губами его лба:

— Я знаю, Исак, знаю, — а объятия еще крепче, еще горячее, и дышит уже мне в самое сердце. — Не бойся, я не исчезну, — сильнее прижимаю к себе подростка. — Спи, мой мальчик, — еще раз целую, в висок, — спи, я буду рядом.

Знаю, что ночью, проснувшись, я еще раз поправлю на нем одеяло и еще сильнее прижму его к своему телу так, будто хочу своими объятиями оградить от всего злого, что хранит в себе чернота ночи.

И еще какое-то время тайком, с теплой улыбкой на лице, буду смотреть, как сопит этот маленький утиный носик и как забавно дрожит подбородок при каждом выдохе…хороший мой.

А затем, не справившись со сном, провалюсь в эту ласковую шелковую бездну, что разметалась нежными волнами по моей груди.

Ох, мальчик… как же сложно будет утром смотреть в твои глаза… И не сорваться окончательно в этот омут, с головой.

========== Часть 17. Ode to my family ==========

Комментарий к Часть 17. Ode to my family

The Cranberries, Ode to my family, лучше и придумать нельзя…

Исак.

Не хочу просыпаться, не хочу наступления этого дня, когда Эвену снова нужно будет вернуться в Осло, а я останусь здесь, совсем один. Конечно, его родители — потрясающие люди, которые относятся ко мне как к сыну, заботятся обо мне, стараются, чтобы я ни в чем не нуждался. Но Эвен для меня давно уже человек особенный, хотя бы просто потому, что я не боюсь быть с ним самим собой. Рядом с ним я чувствую себя свободным, не боюсь быть непонятым, выставленным на посмешище или отвергнутым. Рядом с ним я живой.

А еще он такой… В общем, не такой, как все. Вроде бы весь такой строгий учитель, всегда сдержанный, всегда правильный. Но вместе с тем, с ним можно посмеяться, поговорить о музыке, фильмах, о жизни в целом, да просто обо все на свете, и он всегда выслушает, никогда не посмеется над твоим нелепым мнением, всегда постарается понять тебя, встать на твою сторону. Этим он мне напоминает героя одной книги из детства, Аттикуса Финча.* Он говорил своим детям, что «надо выучиться одному нехитрому фокусу. Нельзя по-настоящему понять человека, пока не станешь на его точку зрения… Надо влезть в его шкуру и походить в ней».

И да, глупо было бы отрицать, учитывая мой интерес к мужскому полу, что Эвен еще, как назло, очень красивый. Тогда, в нашу первую встречу в школьном туалете, он мне не показался таким уж привлекательным, но чем больше я узнавал его, чем больше мы сближались, тем чаще мой взгляд цеплялся за его слишком правильные черты лица, невероятной красоты и теплоты глаза цвета неба и убийственную улыбку.

А теперь ко всему добавились эти ночные объятия, ласковые слова. Я даже и представить себе не мог, что, оказывается, так круто засыпать на чьей-то теплой крепкой груди, чувствовать, как бережно тебя обнимают, ласково касаются теплыми ладонями.