— Так ты отдашь мне его?

Мальчик аж присвистнул, но косяк все еще был зажат в его руке. Другой он полез в карман за телефоном:

— Сейчас, подождите, эпичненько будет.

Недолго копается в гаджете и секунд через двадцать включает the Cranberries, What if God smoked Cannabis.

Вот ведь какой, а? Ну как его понимать? Далеко неглупый, смышленый парень, но из-за своей своенравности будет вечно получать удары от жизни. Как бы я хотел отвести от него каждый из них…

С минуту сидим и молча слушаем музыку.

— Ладно, Исак, я эпичность момента оценил, сейчас отдай мне этот самокрут. Я, конечно, не собираюсь курить, просто выброшу потом где-нибудь, только сделаю так, чтобы никто больше не смог его подобрать и снова воспользоваться.

— Пф, и не подумаю! Он — не мой и денег стоит, так что, извините, но не отдам, — ехидно хихикает и пожимает плечами.

— Денег, говоришь? Сколько? Скажи, я отдам, — умом понимаю, что веду себя сейчас не менее демонстративно, чем подростки, но зачем-то изображаю, что лезу за бумажником.

— Да не, не, что хоть вы, господин Насхайм, — нарочито растягивает слова Исак. — Я и сам могу расплатиться, — мальчик чуть приподнимет одну бровь.

А дальше я, разрази меня гром, чёрт знает почему, но нервно бросаюсь словами, о которых пожалел в ту же секунду, что они слетели с моего глупого языка:

— Даже не сомневаюсь, каким способом ты это сделаешь!

Бог мой, ну зачем я сказал ему это?! Кто меня тянул за язык?!

Только и думаю о том, как помочь мальчику, а сам говорю ему подобное! Я просто болван, бесчувственный болван. Какой я педагог после этого?

Смотрю на Исака. Как же мальчик покраснел. От улыбки и следа не осталось; кажется, верхняя губа уже дергается, а потухшие глаза подернуло соленой пеленой.

Молча протягивает мне на ладонь то, что я так упорно просил мне отдать и опускает взгляд.

Мне нет прощения…просто и быть его не может.

Но я инстинктивно цепляюсь за эту тонкую нить нашей с Исаком связи, что сплелась за последние две недели и вот-вот оборвется…

Быстро соскакиваю с подоконника и оказываюсь совсем близко к свесившему с него обе ноги Исаку:

— Исак, я…я не то имел ввиду, Исак, — ей-богу, Эвен, хуже нашкодившего ребенка оправдываешься, — Исак, — осторожно беру ладонями его раскрасневшееся личико, — прости, если обидел, слышишь? — но подросток не реагирует, — тогда я, держа ладони на его щеках, сам мягко поднимаю его голову, — ну посмотри же на меня, Исак, не молчи, только, прошу тебя, — голос мой уже дрожит, а сам я — не знаю, какие еще слова можно подобрать в этой ситуации.

Так стыдно за свою опрометчивость и несдержанность мне давно не было. Склеивал, склеивал сердечко мальчика по кусочкам и тут же все разбил вдребезги сам!

Сказать, что я почти ненавидел себя в тот момент — ничего не сказать.

Наконец, мальчик поднимает на меня потемневший взгляд:

— Всё нормально, господин Насхайм…дело не в вас, вы так-то правы…долгое время я только так и мог расплачиваться, ну, вы ж сами все видели, — горько усмехается, а я непроизвольно начинаю гладить пальцами его щеки. — Но я не вернусь больше к такому, я тут даже работу начал подыскивать на выходные, ну чтобы совсем уж не сидеть на шее у ваших родителей, — хочу возразить про опекунское пособие, но Исак опережает меня. — Да-да, помню про пособие на меня, но я хочу работать, честно работать. Так что не думайте, по туалетам меня вылавливать и оттаскивать от чужих ширинок больше не надо, — сейчас мальчик успокоился вроде, снова усмехнулся, но менее горько, что ли.

А я все еще ласково касаюсь его лица и понимаю, что в очередной раз с высоты своего благоразумия проиграл искренности и отчаянности моего мальчика.

Не выдерживаю и притягиваю его голову к своей груди:

— Прости меня, ладно? — шепчу в его пахнущие, даже через снэпбэк, смесью шампуня и курительных смесей волосы, а он лишь трется лбом о мои ключицы:

— Не надо… не за что вам прощения просить, давайте забудем и всё?

Я лишь безмолвно улыбаюсь, и сердце мое сжимается от невероятного тепла. Никогда больше не позволю себе таких слов. Этот мальчик заслуживает понимания и доброты. И всё у него будет хорошо.

— Пойдем домой? — наклоняю голову почти к самому уху и шепчу ему я.

Исак кивает и нехотя отстраняется. Песня давно закончилась, а брошенный мною косяк так и остался лежать на подоконнике. Не до него сейчас, не до него. И да, это непедагогично. Но в этот самый момент я хочу быть просто человеком и оказаться поскорее дома, и знать, что мальчику моему ничего и никто не угрожает.

Беру пальто, открываю дверь и мы вместе выходим.

Уже в машине Исак снова находит эту песню и, игриво подмигнув мне, откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.

Смотрю не него и ловлю себя на мысли, что дорога до нашего дома кажется мне непозволительно короткой.

Уже ближе к полуночи, сталкиваемся с ним в холле между дверей наших комнат.

Исак улыбается, а я ласково киваю ему в ответ.

— Завтра расскажешь мне о том, как ты тут, идет? — обращаюсь я к мальчику.

— Хорошо, — и улыбка с ямочками, так идущая ему.

Постояли какое-то время, потом Исак отводит взгляд и направляется к себе.

— Ты ничего не забыл? — останавливаю его на полпути.

Мальчик непонимающе смотрит, а я спешу пояснить:

— Доброй ночи, Исак.

— Доброй ночи, — снова улыбается и уходит к себе.

Думаю, этой ночью мы оба уснем не сразу, несмотря на усталость.

_______________________

* «1984», роман-антиутопия Джоржа Оруэлла, где впервые звучит фраза, ставшая крылатой «Старший (в др.переводах, Большой) брат следит за тобой.

========== Часть 16. You and me ==========

Исак.

На следующий день жутко болела голова, все-таки не часто мне приходилось курить травку.

Но я и виду не подал о плохом самочувствии, потому как не хочу выглядеть жалким, да и не желаю лишний раз волновать моих опекунов и Эвена.

После завтрака мой учитель решил увезти меня в город, чтобы показать мне окрестности и свои любимые места.

Как выяснилось, их не так много, но среди прочих больше всего мне запомнился дом композитора Эдварда Грига, Тролльхауген.

Оказывается, он был построен не без его собственного участия, а его прах вместе с прахом жены захоронен в горной могиле неподалеку от дома.

Сам дом — словно сошел с картинок из книжек со сказками.

Короче, я и сам не ожидал, что этот дом вызовет во мне столько эмоций.

Потом ездили на набережную, усыпанную плотно стоящими друг к другу разноцветными домами, Брюгген.

А еще был удивительно вкусный горячий шоколад с теплыми булочками в уютной теплой кофейне, солнечная улыбка Эвена напротив и его ласковые пальцы, что убрали крошки в уголке моих губ, когда я перепачкал шоколадом, наверное, пол лица, как поросенок.

Вечером, ближе часам к восьми, я вышел из комнаты, покончив с уроками. Из незакрытой комнаты Эвена слышались звуки голосов.

Приоткрыл дверь пошире, юркнув головой внутрь:

— Эм… можно к вам?

Насхайм, в почти такой же светлой футболке, как у меня, полусидящий на кровати, с ноутбуком на вытянутых ногах, улыбнулся, прищурив глаза:

— Конечно, иди ближе, — жестом показал мне на место рядом с собой.

Стоило ли говорить, что в излишних приглашениях я не нуждался.

Сажусь рядом и с любопытством заглядываю на экран. Вижу, что Эвен уже более получаса смотрит какой-то фильм, по правде говоря, совсем мне не знакомый.

— Как называется? — ну мне же правда любопытно.

— «Великий Гэтсби», — переводит взгляд на меня, — по одноименному произведению кого? М?

Пожимаю плечами, краснея. Наверное, должен бы знать, но я понятия не имею, о ком речь.

— Ну ты же у нас знаток классической литературы? Оруэлла, значит, ты знаешь, а Фицджеральда — нет? — решил добить мое невежество Эвен.

Я лишь пожимаю плечами. Ну, а что врать-то?

— Ладно, не страшно. Не стыдно не знать — стыдно не учиться, Исак. Ты ведь будешь учиться, правда?