— Доброе утро, — пусть с паузой, но отвечаю я.

— Сейчас соображу с завтраком, а потом поедем с директором к тебе домой, поговорим с твоей мамой.

— А мне можно с вами? — оживившись, спрашиваю я.

— Думаю, сначала мы поговорим с ней без тебя. А к вечеру, если все хорошо, съездим с тобой вместе к ней, идет? — все с той же бессменной улыбкой отвечает Эвен, убрав к моему разочарованию от меня свои ласковые руки.

— Хорошо, вам ведь виднее, господин Насхайм, и спасибо еще раз, что тратите на меня время.

Эвен ничего не ответил, а лишь укоризненно покачал головой и прошел в ванную комнату.

Может, и правда? Хватит этих оговорок с моей стороны?

Невооруженным взглядом видно, что Насхайм абсолютно искренне хочет мне помочь, и ему, по-моему, только в радость тот факт, что он может быть полезным. Ну вот такой у нас учитель английского, что поделаешь. Так что надо просто не мешать ему помогать себе и перестать жалобно скулить при каждой его попытке оказать мне эту помощь. Возможно, когда-то и я окажусь ему чем-то полезным и не буду таким никчемным балластом как сейчас.

После вкусного завтрака, я остаюсь один, а Эвен, предварительно созвонившись с директором школы, господином Нильсеном, уехал ко мне домой. Также Насхайм сказал мне перед отъездом, что директор успел договориться по своим связям с кем-то из службы опеки, и, вроде как, учитывая срочность ситуации — не знаю, правда, насколько подробно им все объяснили — но те обещали ускорить решение в мою пользу, если не будет проблем с согласием матери, тем более, наша семья у них уже давно на учете.

Плюсом было то, что отец Насхайма, мой потенциальный будущий опекун, служил в полиции, а мама — в социальном центре поддержки населения, и со стороны службы опеки Бергена тоже все постараются ускорить.

Вернулся Эвен уже к обеду. И сегодня я зря времени не терял, и не бил посуду, а приготовил обед, ну или что-то отдаленно его напоминающее.

Вообще-то я не безнадежен в этом смысле. По крайней мере, дома иногда мне приходилось готовить еду буквально из ничего. У мамы были бесконечные посты и воздержания от пищи, а о моем пропитании она последнее время редко заботилась.

Вот и сейчас, похозяйничав на кухне, я смог пожарить картофель, нарезал овощей в салат и сварил кофе для Эвена в турке. Правда, последнее вышло с трудом. Без залитой плиты не обошлось. Вообще-то, Насхайм сам пил при мне растворимый, так что зачем я решил выпендриться — не знаю. Но очень хотелось сделать хоть что-то полезное для Эвена, отплатить ему добром на все то добро, что он сделал для меня за эти пару дней и еще продолжает делать.

— Ого! — Эвен только что не присвистнул, когда вошел на кухню, — вот так сюрприз, какой же ты молодец!

Ну почему я снова стою с улыбкой дебила, без конца облизывая кончиком языка губы, и не знаю, как прореагировать на его похвалу?!

Садимся обедать, и Эвен сообщает мне хорошую новость, вполне ожидаемую для меня, если честно. Как я и предполагал, мама согласилась на временную опеку, хотя, зная ее, уже не сомневаюсь, что согласие было бы дано и на постоянную.Наверное, господин Насхайм с директором были удивлены таким удачным раскладом, но это надо знать мою маму, чтобы не удивляться. Вопросов бы не было.

Ее заявление уже было в службе опеки, а учитывая все связи нашего директора и отца Эвена, дело оставалось за малым — моим согласием. И тогда уже к вечеру можно было отправиться в Берген.

До среды Насхайму дали выходной, чтобы он смог отвезти меня лично и устроить в школу, а затем вернуться обратно в Осло. С моей стороны уже глупо было бы отказываться, поэтому я сказал Эвену, что решился и хочу попробовать начать новую жизнь. Нелегко будет это сделать. Память не сотрешь. И дело не только в том, что эти уроды творили со мной, и в том, как я жил до всего этого. Ведь было и хорошее даже в моей беспросветной жалкой жизни. Были мои друзья, а сейчас еще и появился… Эвен.

Я знаю, что он — взрослый порядочный человек, каких еще поискать, и что все, что он делает — это просто помощь оказавшемуся в трудной ситуации подростку.

Но блять… как же уже хотелось, чтобы я значил для него хоть капельку больше, чем просто ученик! Наверное, это простой тинейджерский эгоизм. Ну, а если и так, что с того? А если и он уже для меня значит больше, чем просто учитель? И вовсе не капельку…

Эвен.

Понемногу начинаем распутывать этот клубок несчастий Исака. Пока все складывается в нашу пользу. Согласие матери Исака получено и передано на рассмотрение в соответствующую инстанцию, вместе с ходатайством нашего директора и полученными электронным переводом необходимыми документами моих родителей и разрешающих актов службы опеки в Бергене.

Не обошлось, конечно, без связей моего отца, но не часто он и пользуется служебным положением. А эта ситуация — особенная. Так что, иногда можно и поступиться принципами ради помощи ребенку.

Этой ночью мы оба легли пораньше. Договорились, что съездим домой к Исаку с утра, заберем необходимые вещи.

Не буду скрывать: несмотря на занятость всей этой суматохой с оперативным сбором документов, от моих глаз не ускользнуло, как Исак стал посматривать на меня. Я, если честно, не собираюсь сейчас выстраивать никаких барьеров, обозначая границы допустимого.

Во-первых, это просто нестабильная подростковая психика, и привязанности здесь могут меняться, как перчатки. Сейчас, моя забота и мое окружение для Исака — это доминанта, что-то вроде главного, и, конечно, ему не хочется этого лишиться. Но, в какой-то мере, этого и не произойдет. Я и дальше по возможности буду заботиться о нем, просто рядом не всегда смогу быть. На то теперь будут мои родители.

Во-вторых, меня и правда скоро не будет рядом, а значит, пропав из поля зрения подростка, я через какое-то время снова стану для него просто учителем. К тому же, в окружении будут новые люди; очень надеюсь, что Исак заведет друзей, хотя я и пообещал, что Юнас с приятелями смогут его навещать, да и потом есть современные технологии — соцсети, скайп и прочее. Думаю, с этим проблем не возникнет.

Так что, все еще утрясется. И никаких компрометирующих ситуаций не возникнет.

В конце концов, если мальчик вдруг осмелиться перейти границу дозволенного — осторожно, но честно поговорю с ним и объясню, что между нами ничего не может быть. Максимум — дружеское отношение, но и то — с оговоркой. Пусть школу закончит для начала. Я тоже умею ставить условия, если что.

При любом раскладе постараюсь не травмировать психику ребенка. Да и не придется, думаю.

Дома у Вальтерсена пробыли около часа. Вещей было немного, да и взяли самое необходимое. Когда он прощался с матерью, я оставил их наедине. Судя по тому, с каким лицом вышел Исак, переживаний по поводу разлуки с сыном фру Вальтерсен не показала. По словам мальчика, она скорее всего уже читает благодарственные молитвы.

Мне больно было слышать это, пусть Исак и усмехнулся при этих словах. Больно за него.

Ничего. Уверен, моя мама пусть и не заменит ему своей, родной, но постарается подарить всю свою заботу и понимание этому несчастному ребенку. Все будет хорошо, мой маленький. Все же, не могу не думать о нем без теплоты. Я и сам, что греха таить, чисто по-человечески привязался к Исаку. Да и как по-другому?

После обеда готовы отправляться в путь. Юнас с Махди и Магнусом уже ждали нас возле машины. Парни немного поговорили, обнялись на прощание и мы, наконец, отправились в путь.

— Вы… вы так и не сказали, что с ними будет? — мальчик, сидящий рядом, как-то опустил взгляд и начал теребить полы клетчатой рубашки, торчащей из-под куртки.

Конечно, я смекнул, что речь шла о Хансене и его подельниках.

Что ж, господин Нильсен сказал, что мои родители с согласия Исака напишут заявление в полицию, а дальше — будет выяснение всех обстоятельств и следствие. Проблема упирается все в ту же ювенальную юстицию. К сожалению, как бы это не звучало абсурдно, эти «дети» тоже попадали не только под уголовную ответственность, но и под защиту по положениям этой пресловутой ювенальной юстиции нашего государства.