Исак молча слушает меня, а потом я чувствую, как мои длинные пальцы в ответ сжимает все еще слабая, но уже совсем не дрожащая маленькая ручка. Я давно еще заметил, какие у мальчика руки, с такими маленькими детскими пальчиками… познавшие отнюдь не детское.
— Спасибо вам… но я не заслужил… ни вас, ни вашей доброты, — отпускает мою руку и закрывает глаза.
Ожидаю, что сейчас из-под закрытых век снова потекут соленые ручьи, но я ошибся. Исак больше не плакал. Через какое-то время резко открыл глаза и снова отрешенно уставился в пустоту.
Если честно, после его слов взгляд этот пугал. Неужели мальчик так и не понял того, что я пытался донести до него.
Ну уж нет. Не для того я вытягивал его из этого ада, чтобы вот так вот спустить всё в пропасть!
Придвигаюсь ближе и в который раз обнимаю этого беднягу, пытаясь через объятия вселить в него веру в жизнь.
— Никогда не думай, что ты недостоин жизни. А еще знай, — беру мальчика за подбородок и смотрю прямо в эти красные от бесконечной боли глаза, — я не позволю тебе лишить себя шанса, слышишь? Если будет нужно, — тяжело сглатываю, — если будет так необходимо — спрячу тебя ото всех; от любой беды уберегу… — неловко осекаюсь, вспоминая слова той песни и наш разговор в кабинете.
Едва ли не впервые за сутки уголки губ Исака чуть поднимаются вверх; он сам придвигается ближе и касается краем лба моей груди:
— Like saving grace? **
Улыбаюсь, слыша слова на знакомом языке:
— My saving grace***, — последний раз глажу его волосы и встаю с кровати, — а теперь — спи; тоже пойду лягу, а ты — спи и ни о чем не думай. Ни о чем и ни о ком, хорошо?
— Ни о ком теперь не получится…
Сначала меня осеняет, что он имел ввиду этих преступников…но по легкой улыбке понимаю, что речь ни о них…
Ладно, надо идти. Ни к чему сейчас копаться в мыслях мальчика и пытаться углядеть там какой-то тревожный знак.
Ребенок столько перенес за этот день. Да и в целом, судя по всему, что я успел узнать о нем и увидеть, жизнь его легкой не назовешь. Но я попробую ему помочь. Этот мальчик, при всей его внешней грубости, резкости, своенравности, внутри оказался очень ранимым…очень живым. А в купе с его пытливым умом и способностями к языку я просто не имею права, как бы выразились мои подростки, «забить» не него. Он стоит того, чтобы его спасти. Как и любой живой человек. Всем нуждающимся, к сожалению, я помочь не в силах — но если хотя бы один ребенок в этом мире не познаёт больше таких страшных бед и сам изменится в лучшую сторону, значит — я не ошибся с выбором профессии. Значит я — на своем месте.
Исак молча закрывает глаза, а я тихо выхожу из комнаты, погасив ночной свет.
Надо бы постелить на диване, но телефон подает сигнал о пришедшей смс.
Инге…читаю и улыбаюсь, вроде бы ничего такого, «я дома, любимый, доброй ночи, целую», но после всех событий этого дня, так тепло на сердце от ее простых милых слов. Инге…зарыться бы сейчас в твои длинные волосы, уткнуться носом и уснуть…
Набираю ответ, нажимаю «отправить».
Застелив диван, наконец, блаженно растягиваюсь во весь рост на нем.
Почти не ощущаю, как тяжелеют веки, и сознание мое в предсонном состоянии уже уступает место подсознанию.
Но даже в полудреме ясно слышу в своей голове такую знакомую нам с Исаком мелодию.
______________________
* ювенальная — детская; призвана защищать права несовершеннолетних.
** Like saving grace? — Как сокровенного?
*** My saving grace — моего сокровенного.
========== Часть 11. Hollywood ==========
Эвен.
Один французский философ, Поль Рикёр, говорил, что сновидения ведут нас в прошлое, в детство…
Вот и мне этой короткой, поздно начавшейся ночью снилось мое далекое детство.
Сказать честно, я вообще редко вижу сны, особенно цветные, но сегодня всё было на удивление таким солнечным, ярким. Я видел свою комнату в доме родителей в Бергене, видел мамин сад, любимый парк аттракционов, Тролльхауген*…
А потом, как-то спонтанно, сумбурно, как это и бывает во сне, всё вдруг сменилось холодными оттенками синего. Я очутился на берегу Северного моря, в совсем незнакомом месте.
Виделось мне, будто стою на том берегу и смотрю вдаль. А там, вдалеке — маяк. Такой белый, такой холодный, манящий своим одиночеством и таинственностью. И я понимаю, что больше всего на свете я хочу оказаться на этом маяке. Но ноги — ватные, и сам я — словно оцепенел, словно этим северным ветром закован во льды. А маяк всё манит…и вижу я, что в нем мерцает слабый огонек, и хочу я сейчас быть там, рядом с этим огнем, и знаю, что должен быть там, даже во сне ясно осознаю это…и просыпаюсь.
Какое-то время еще лежу, обдумывая увиденное.
Вообще-то говорят, что если вы помните свои сны — значит вы плохо спали; ваш мозг не получил полноценного отдыха. Что ж, если учитывать все обстоятельства, стоит порадоваться, что я в принципе смог уснуть. А вот насчет того, смог ли забыться хотя бы некрепким сном Исак, я, к сожалению, очень сомневаюсь.
Поэтому встаю, убираю постельное белье с дивана и направляюсь в душ.
Через пятнадцать минут я уже был на кухне. Покопавшись в холодильнике и в шкафах, выудил оттуда молоко, хлопья, сыр с маслом и яйца с беконом.
Так, уже около девяти утра. Пока готовил завтрак, успел набрать сообщение Юнасу в Facebook с просьбой ждать меня через час у школы.
Получив согласие от Васкеса, наспех выпиваю кофе с сэндвичем и направляюсь в прихожую. Быстро одеваюсь и выхожу, стараясь не хлопать дверью.
Хорошо, что аптека — в двух шагах, и уже минут через десять я дома.
Снимаю пальто, обувь, затем иду к Исаку. Конечно, мальчик уже не спит. Подхожу совсем близко, присаживаясь на край постели.
— Вам идти надо куда-то, да? Я…это, уйду сейчас…делает попытки резко встать, но боль всё еще дает о себе знать, поэтому хмурит брови и лишь успевает опереться на руки, чтобы снова не упасть ничком. Кое-как полусадится набок.
С болью смотрю на него и кладу руку ему на плечо:
— Никуда ты не пойдешь, Исак, — мягко надавливаю на детское плечико, призывая лечь обратно, — ты думаешь, я тебя отпущу куда-то в таком состоянии? Мне по делу надо…одному съездить, — пока решаю не посвящать в свои планы мальчика, — а ты поспи еще немного. Завтрак — на столе; если остынет — микроволновку, думаю, включать умеешь. И пожалуйста, не надо этих геройских уходов по-английски**, ладно? Я — недолго, к обеду вернусь, обещаю, ок?
Мальчик покорно ложится и кивает, а я поправляю съехавшее с его выпирающих лопаток одеяло.
— Если хочешь, я еще побуду, помогу тебе до ванной дойти…
— Нет! — вдруг резко обрывает меня подросток, а глаза распахнуты так широко, что того гляди вылезут из орбит…и что его так напугало в моих словах?
— Не надо, я сам…я вас и так напряг нехило, суетитесь вокруг меня, а я…даже выходные вам испортил…по-любому, с девушкой планы были, а тут я…
Неодобрительно качаю головой.
— Ну зачем ты так, Исак? Перестань, все нормально у меня, не надо сейчас об этом!
Молчим секунд двадцать.
— А, вот еще, чуть не забыл, — кладу на прикроватную тумбочку тюбик с мазью, — когда пойдешь в душ, попробуй пожалуйста смазать…там себя, хорошо?
Ну что за детские стеснение, Эвен? Мальчик и так от врача отказался, но если не смазать — долго не пройдет, а ведь у него там наверняка сильный разрыв, раз каждое движение доставляет такую боль.
— Если тяжело будет, тогда я приеду и пом…
— Я сам…спасибо, — снова не дает мне договорить Исак. Но голос сейчас — такой мягкий, как и взгляд из-под этих опухших от слез век.
— Если вдруг сильно заболит, в аптечке на кухне найдешь обезболивающее, только много не пей, химия же всё-таки.
— Не переживайте, много не буду пить…выпью достаточно. И всё.
— Ладно, я — скоро! — не хочу, чтобы Исак чувствовал себя брошенным…лишним.
«Мальчик мой…я всё сделаю, чтобы помочь тебе пережить это. Ты только держись…» — не могу не думать о том, что подросток натворит глупостей в мое отсутствие, но, ничего не поделаешь — сейчас надо действовать без него, чтобы лишний раз не травмировать итак уже поломанную детскую психику.
