Отец, пораздумав, кивнул в согласии. Не разгадал он хитрости своего сына, а тому лишь это и было нужно.

— Подойди ко мне, Исибэйл.

Мальчик медлил, понимая, что такой дерзости ему, наверняка, не простит даже Эвен.

— Подойди же. Не бойся.

Исибэйл решился. Приблизившись, он получил лук и две стрелы из рук молодого господина.

— Удачи, — одними губами промолвил ему Эвен и вернулся на свое место.

Со всех сторон по началу воцарившуюся тишину прорезали такие до обиды знакомые смешки и улюлюканья. Никто не верил в умение мальчика стрелять из лука. Никто, кроме одного человека, что следил за ним глазами цвета инея в первых зимних сумерках.

Первая стрела прошлась мертвой голове зайца по уху, вонзившись чуть выше цели.

В толпе ахнули, но тут же разразились неодобрительным смехом. Исибэйл оглянулся: громче и нахальнее всех смеялся небезызвестный ему Седрик, который сейчас как раз отрывал от запеченной заячьей тушки бедро и уже собирался поднести его ко рту.

Один ли направил его руку или сам Исибэйл вспомнил свои обиды и боль, но через мгновение кусок мяса из рук Седрика оказался насквозь пораженным стрелой и прибитым к одиноко стоявшему стволу дерева, что росло поблизости.

«Вот сейчас и настанет моя кончина… А не о ней ли я так роптал?» — застряло в груди мальчика.

— Да ты в своем ли уме?! — вскочил со своего места Ванагар. — Господин… — хотел он уже обратиться то ли к старшему, то ли к младшему Насхайму.

— Цель была — заячья туша. Не ее ли поразил этот мальчик? — спокойно обратился Эвен к отцу.

Тот грозно посмотрел на сына, но что-то удержало его от возражений. И все же то, что сын его принял сейчас на себя решающую роль, не позволила ему более задерживаться на дворе.

Вместе с несколькими приближёнными к нему людьми он проследовал к дому. За ними побрел и Седрик.

Младший же Насхайм, словно никого и ничего не замечая, сняв с себя плащ из двух сшитых между собой теплых овечьих шкур, закрепленный на правом плече фибулой, накинул его на вновь дрожащие плечи Исибэйла:

— Что ты хочешь получить в награду?

— Позвольте мне увидеть свою семью. Просто, один последний раз…

Эвен поправил теплую накидку на плечах Исибэйла и приподнял за подбородок его опущенную голову, как тогда, под ветвями омелы:

— Хорошо. Но с одним условием: я поеду с тобой.

— Вы… Вы простить все не можете, что Исабель не досталась вам?

— Нет, не страшись. Твоей сестры я не трону. Но я поеду с тобой. Это мое решение. Не будем медлить. Я прикажу принести тебе одежды потеплее этой прохудившейся шали. Оденешься так, как одеваются наши люди в северных землях. И в путь.

До самого часа отправления Исибэйл не верил своим ушам: с чего бы это молодому господину проявлять такую милость и… заботу? Да и в этом ли было дело? Мало ли какой умысел был в его голове.

Не успели проехать и двух близлежащих деревень, как разыгралась метель.

— Если продолжим путь, то и лошадей и себя погубим, Исибэйл. Придется попросить о ночлеге в деревне.

Места им нашлось только в хлеву, рядом с овцами, свиньями и коровой. Для Исибэйла все было привычным. Но то, что Эвен сам не сказался хозяевам о том, кем он является, да и одним лишь взглядом запретил делать это мальчику, сильно настораживало. Одеты оба были по-дорожному — никаких богатых пледов и роскошно вышитых лейне.

«Что же он задумал?»

Но все опасения Исибэйла оказались напрасными.

Оперевшись спинами на овечьи ясли, подложив туда соломы, утомленные дорогой и холодом путники молча дожевывали остатки провианта, положенного в сумку Исибэйла заботливой Магдой.

— Вы могли бы послать со мной слуг… Зачем же было самому отлучаться от дома. Сейчас ведь идут ночи Йоля.

— Пусть идут… Да проходят побыстрее.

Исибэйл, сидящий чуть поодаль от Эвена, едва ли не поперхнулся водой:

— Не боитесь, что Один вас услышит? И наведет беду?

— Больших бед, чем были уже в моей жизни, вряд ли можно навести на меня, Исибэйл.

Эвен стряхнул крошки, попавшие ему на овчину.

— Но ведь поступки наши могут и на семье отразиться…

— Да ну? Правда? — усмехнулся Насхайм, рассматривая заалевшее лицо Исибэйла.

— Если вы про то, как я попал к вам… Я спасал сестру… Вы же сами знаете.

— Знаю. И хоть у меня нет и никогда не было сестры… Я знаю, что такое братская любовь. Слишком хорошо знаю.

— Как это? — Исибэйл оставил ужин и выжидательно посмотрел на одним махом побледневшего Эвена. Они сидели в темноте, но свечение снега, звезд и луны лилось сквозь небольшие оконца в хлеву. И потому сейчас таким омертвелым ему предстало лицо молодого господина.

— У меня был брат. Наша мать умерла, разрешаясь им, когда мне минуло всего шесть зим. А через семнадцать лет и его не стало… Не стало моего Эвера. И виноват во всем наш отец. Почти что во всем.

— Вы отца в этом вините?.. — Исибэйл, конечно, уже не мог сдержать любопытства.

— Хочу показать тебе кое-что. Могу ли я верить тебе, Исибэйл?

— Вы можете верить мне, господин… Я в жизни не предам вас и ваших тайн.

— Положим, ты говоришь правду… смотри же тогда.

Эвен нащупал под рукавом рубахи потайной карман и вытащил оттуда какой-то, как показалось Исибэйлу, довольно крупный амулет. Только был он крестообразным. Когда Насхайм приблизил его к глазам мальчика, тот ясно уже мог разглядеть: это был христианский крест.

— Отец мой невзлюбил Эвера не только из-за смерти нашей матери… Мой брат уверовал в единого Бога. В Христа. Ты слышал что-нибудь о Нём, Исибэйл?

— Да… — кивнул во все глаза смотрящий на Эвена мальчик. — Ваш брат был…

— Эвер принял христианскую веру, когда был не старше тебя. Отец же мой посчитал это предательством памяти предков, предательством богов, почитаемых веками… Но разве было что-то плохое в том, чтобы верить в единого Бога? Посмотри, Исибэйл… Видишь распятого на кресте?

— Вижу, господин… — деревянный крест опустили на раскрытую ладонь младшего Соммервилля.

— Это Сын Божий. Люди распяли его на кресте за свои же грехи. За свои плохие дела, чтоб ты понимал, Исибэйл… И эти раны на его запястьях и ступнях — это раны от гвоздей… Это раны любви — любви Бога к людям. Эвер не был, конечно, так велик. Но погиб от рук злых людей ни за что, понимаешь? И я тоже приложил свою нечистую руку к его смерти… Это Бог наказал меня за мою нечистую любовь к нему.

На последних словах из глаз Эвена упали капли слез. Исибэйл не знал, куда деваться… Не знал, что сейчас нужно говорить. Знал только лишь, что до боли в груди желает, чтобы печаль ушла из сердца его господина. Он даже не сразу понял, о какой такой «нечистой» любви говорил Эвен.

— Моя любовь приносила ему только страдания… Нет, не смотри на меня диким взглядом, Исибэйл. Я и пальцем его тела не тронул… Но черный яд этой любви, этого наваждения отравлял ему сердце. А теперь его нет уже вторую зиму, но мое сердце все еще отравлено, Исибэйл. И этот крест всегда мне напомнит: много злых людей было круг моего Эвера, но чернее меня, его родного по крови брата — не было. И я не знаю, кого мне клясти за это наваждение. Одина ли, кого я и сам поминаю в бранном слове, или… иную силу.

— Зачем вы так говорите… Я вас совсем другим видел. И сейчас вы другой. Вы столько сказали… Я толком и разобрать всего не смогу разом. Но разве ваша любовь убила его? Разве не другие люди приложили к этому руку?

— Замолчи! — в который раз Эвен переменился в голосе. — Понять ли тебе, что творилось в его душе, когда он каждый день видел мои глаза и читал в них мои помыслы?

— Зачем же вы говорите все это мне? Если мне не понять по-вашему?

— Я и сам не знаю.

— А я знаю одно: только сильный человек может признать тьму внутри себя.

— Так есть ли хоть одно сердце в этом мире, свет которого озарит эту тьму внутри меня, Исибэйл?

— Нет темноты, сильнее отчаяния, господин.

— Смогу ли я спастись от него, Исибэйл?

Мальчик не нашелся с ответом. Вместо этого он промолвил, сомкнув пальцы круг креста на ладони: