В ответ ни проронили ни слова. Только сильнее спрятали нежно-белый подбородок под край неласковой шерсти.
— Страшно тебе? — один из слуг молодого господина сжал подрагивающее на ветру плечико. — Да ты не бойся! Оно ж только поперву несладко. А потом, как под юбкой мокро сделается, сама ноги раздвинешь и просить будешь. Хозяин тебя всем научит. Муженек твой молодой еще спасибо ему скажет за это.
— Да уж, — подхватил слова приятеля второй слуга. — Только что-то наш благородный господин не торопится себе истинную супругу в постель привести. все больше перебивается такими овечками, как эта. И не мудрено: они ж от него на утро как очумелые выскак…
— Попридержи язык, Якоб, — его тут же дернули за шиворот. — Разболтался. Лучше клячу эту пришпорь, а то повозка от такой медленной езды того гляди в снегу погрязнет. Ишь, сколь мало навалило. За неделю-то. Это всё Один, всё своей бородой заметает поля.
Разговор тут же стал виться вокруг приближающихся празднований Йоля, а юная пленница, чью голову покрывал Ролла-Лин, цвета и запаха молока, лишь еще больше уткнулась лицом в зябнувшие и под пледом ладони.
На землю господ прибыли почти что к полуночи. Старший Насхайм должен был вернуться с охоты в соседних землях лишь за пять дней до Йоля. Потому за главного в доме был его сын. К нему-то и направились тот час прибывшие в дом путники.
Дом представлял собой деревянное строение с каменным фундаментом, в два этажа. Пока поднимались в хозяйскую спальню, клубы пара от горячего дыхания, казалось, окутывали даже остро-зеленые листья падуба, коими было украшено все в доме.
— Пошли вон, — не удосуживаясь повернуться к вошедшим лицом, едва ли поворотив голову в профиль, строго бросил молодой хозяин, чьи холодного, почти что прозрачного инея волосы сейчас не были заплетены в тугую косу, как это было при его случайной встрече с мужчинами Соммервилль в лесу, а свободно ниспадали чуть ниже плечей.
Слуги, пробормотав что-то заискивающее, с шумом удалились, прикрыв за собой противно скрипящую из-за редко смазываемых железных петель дверь.
— Подойди ближе, — мужчина, названный свои отцом Эвеном, наконец, предстал перед «гостьей» лицом, столь же строгим в своих чертах, что и всегда. Только губы, на вид, словно малиновый пудинг, немного смягчали это вытянутое, с тонким, прямым носом лицо. Мягкий рот был с обеих сторон и понизу обрамлен светлой, на вид, что пух, свежей порослью. Мужчина не носил бороды, как это делали большинство норвежских феодалов, но это не лишало лица его суровости.
Когда та, с кем он по воле отца должен был разделить сегодня ложе по своему благородному праву, оказалась головой наравне с закрывавшей верх его груди богато расшитой лейне, молодой Насхайм протянул руки к ее голове и одним движением снял витой платок, из-под которого на плечам, все еще укрытым топорщащейся во все стороны шерстью, рассыпались согретые теплом хорошо протопленной комнаты кудри. А на самого Эвена смотрели сейчас испуганно два падубовых глаза.
— Это что еще за козни Одина?!
С обезумившим от такой оказии взглядом, Эвен хватался ладонями там, где должны были возвышаться податливо-упругие девичьи груди. Но вместо них смог нащупать лишь верх крепкого юношеского стана:
— Ты что же, мальчик, глумиться вздумал над своим господином?! Кто тебя сподобил на такую шутку?! Отвечай! — белесо-бледного, что пустые глаза самой смерти, мальчика вновь схватили за верхний край лейне. — Мой отец предупреждал тебя, что вот-вот головы лишишься за свой язык. Думал, с рук тебе подобное сойдет?! — орал ему в лицо, сверкая глазами, разъяренный Эвен.
Нет, бедный Исибэйл и не надеялся на милость своих господ. Слишком хорошо он запомнил тот леденящий сердце взгляд и грубые прикосновения рук на своей груди. Но кто захочет погибать в расцвете юности, не прожив и полгода на семнадцатом году жизни?
Не желал себе такой участи и мальчик из рода Соммервилль. Не желал он этого и тогда, когда семье их, уже после церемонии, стало известно, что господа прознали про их хитрость с другим сроком свадьбы. Не желал он этого и тогда, когда, тайком удалившись с пиршества по случаю брака своей сестры, прокрался в их комнату и стал судорожно копаться в грубо сколоченном сундуке с ее лейне и платьями. Не желал он такой смерти себе и тогда, когда, переодевшись сестрой и молясь старцу Одину, чтобы тот завьюжил взор слуг, посланных за Исабель их хозяевами, молча сел к ним в повозку. Исибэйл не желал погибать. Но и отдать свою сестру, повинуясь жестокой воле благородного господина, он не мог. Здесь была и его вина. А семья их, пирующая за столом свадебным, и сейчас, наверное, не знала, на что он решился.
Отныне молиться было некому. Лишь одного стоило ждать. Смерти. Такого ему не простят.
Не получив в ответ ничего, кроме отдававшего зеленью, что вода из застоявшегося по лету пруда, взгляда, Насхайм отпустил дрожащего, бледного — краше в землю кладут — Исибэйла и чуть тише промолвил:
— Раз пришел вместо сестры… — по-хозяйски, властно обвел мальчика взглядом. — Раздевайся.
— Что вы, господин… — тихо прошелестел губами Исибэйл.
— Ты не расслышал разве? Раздевайся. Ну же! Скидывай это крестьянское тряпье!
Мальчик затряс головой. Защищаясь, прикрыл себя руками, но это только больше рассердило Насхайма. Схватившись ему за плечи, он двумя крепкими руками содрал с них лейне вместе с накинутым на нее платьем. Ткань рвано треснула, и все его нехитрое одеяние упало к ногам в низких, из овечьей шкуры, сапогах, отчего сердце Исибэйла вмиг сковало льдом неизведанных доселе стыда и страха: ни перед одним мужчиной он еще не белел своей наготой. В детстве мыла его матушка. Пожалуй, и из женщин его таким видела только она. Если не считать того единственного случая с Исабель… от мыслей про который в одно мгновение по нутру расходилась волна стыдливого блаженства и поедом совесть ела… но сейчас вместо светло зеленых глаз его сестры обнаженное тело его бесстыдно разглядывали парой заиндевелых глаз.
— И этим телом ты думал соблазнить меня на ложе? Весьма самонадеянно, — Исибэйла ощупывали от шеи до кистей рук, но глаза молодого господина по-прежнему бродили по всему его стану, а сейчас одна из ладоней хозяина остановилась внизу живота, который мальчик инстинктивно попытался прикрыть ладонью. Но ему не позволили, больно перехватив запястье свободной ладонью:
— Зачем в лесу хотел стрелу мою взять?
Исибэйл, чье лицо сейчас сменило былую белизну на жар стыда, вдруг воспрял духом и больше от отчаяния, словно загнанный в лесу олень, воскликнул, прерывисто дыша:
— Я и сам стреляю из лука, господин! А ваша стрела попала в самое сердце дереву, — смелости хватило лишь на эти слова. Исибэйл вновь поник взором, все еще чувствуя у самых чресел чужую ладонь, которая перебиралась к его бедру.
— Дереву… — задумчиво протянул Эвен, не меняясь в глазах. — Как только такой рукой можно лук удержать, — он освободил от своих пальцев тело мальчика и уже обеими руками хватался за правую руку Исибэйла, изучая ее на ощупь от запястья до плеча. — Тонкая, как осиновый ствол молодой. Лжешь мне?!
— Не лгу… — Исибэйлу было уже все равно: лишь бы стыдливая пытка этой наготой перед молодым господином уже закончилась…
— Сам решился на обман? Или семья твоя подсунула мне тебя вместо сестры?!
— Сам, господин… Я один во всем виноват. Они ничего не знают.
— Это мы еще выясним.
Сказав последнее, Эвен направился к двери, открыв которую громко позвал к себе кого-то из неспящих в эту пору слуг.
— Прикройся, — Исибэйлу бросили добротно связанный плед, только что снятый с плечей молодого хозяина дома. Затем добавил вошедшему в его покои слуге, во все глаза пялящемуся на неизвестно как оказавшегося в спальне господина мальчика:
— Отведешь его к Магде. Утром решу, что с ним делать.
___________________________
В одну из самых долгих ночей декабря бородатые викинги северных земель и воинственные горцы Шотландии начинают великие зимние празднования, что зовутся у них Йоль — праздник середины зимы. День зимнего солнцестояния. День солнцеворота (у древних славян). Стоит обратить внимание, что Исибэйл (Исак) родился в день летнего солнцестояния (21.06). По преданию, каждый год, в Йольский канун, сходятся в битве Король Остролиста, олицетворяющий собой старый, уходящий год и старое солнце, и молодой Король Дуба, символизирующий наступающий год и молодое, новое солнце.
