Вместе ответа почувствовал он, как с плечей его крадут тепло бившейся под кожей юной крови, приложившись к каждому, поочередно, губами.

Выпущенные на свободу, волнистые пряди обрамляли тонких черт лицо, сильную длинную шею, спускаясь ниже, к плечам и груди. Мальчик, продев между них пальцы, бережно гладил каждую. Взгляд Эвена упал коснулся того самого шрама, чуть выше маленького горящего ушка. Встал за взглядом, к этой неровности потянулась ладонь молодого господина:

— Нарушил я обещание, что дал твоему отцу… Плохо заботился о тебе.

— Снова вы за старое, господин, — Исибэйл поцеловал его в острый подбородок. — Все уже прошло. Я знаю, что вы не хотели причинить мне зла.

— Не хотел, да сделал.

Мальчик тяжело вздохнул, но тут же улыбнулся:

— Кто знает, что со мной еще будет там… Вдали от вас. Быть может, меня и вовсе не станет на это свете.

— Нет, Исибэйл, — руки Эвена скользнули вверх по его спине, близко-близко притянув к нему мальчика. — О таком и думать не смей.

— Что бы ни случилось, я не буду жалеть… Не буду клясти судьбу. Ведь я был с вами. И всегда буду помнить вас.

— Даст Бог, мы еще свидимся с тобой.

Не желал Исибэйл думать о предстоящем дне. Сейчас ему как никогда ясно виделось все, что так долго дремало, томилось тоской на сердце Эвена. Словно и само оно, сердце это, подобно холщовому мешку, было доверху набито тяжелыми камнями и на самом конце завязано тугим узлом. И только ему было под силу развязать тот узел, освободив сердце молодого господина так же легко, как он освободил его волосы.

Их тихие голоса и шепот вновь сменили взгляды, тяжелевшее дыхание, поначалу плавные, но с каждым разом все более настойчивые движения рук. Вновь подмяв под себя Исибэйла, Эвен быстро развернул его и начал покрывать дрожавшую спину короткими поцелуями от шеи до самого низа, где она расходилась надвое. От вида акуратного узкого зада мальчика, от предвкушения того, что должно было произойти он только еще больше распалялся внутри. Забылись все и вся. Только Исибэйл, неровно, почти испуганно дышавший сейчас под ним, одновременно желавший и боявшийся неизбежного, имел значение. Его светлый, чистый, непорочный мальчик, такой добрый и даже сам не подозревавший, насколько сильный и смелый, готовый всегда постоять за себя, не позволивший никому лишить себя достоинства, готовый жизни лишиться, лишь бы не быть сломленным. Никогда уже Эвену не забыть, сколько раз он причинял мальчику боль, а сейчас вновь предстояло сделать ему больно. Но и своим желаниям, так долго заточенным под гнетом запретов, томившимся на самом дне его души, он был не силах противиться.

Раскрыв для себя такого сейчас желанного мальчика, он смочил во рту сразу два пальца и приставил их кончиками к узкой, подрагивавшей щели. Исибэйл инстинктивно дернулся, но Эвен удержал его за бедра, успокаивающе огладив их белизну и поцеловав мальчика в поясницу:

— Сам ко мне пришел. Придется потерпеть.

Мальчик только прикусил щеку и позволил себе прерывисто проскулить, будто обиженный щенок, когда Эвен проник мокрыми от слюны кончиками пальцев внутрь.

— Ничего-ничего, — он вновь погладил мальчика, — пока ты там такой узкий, будет больно. А потом обоим станет несказанно хорошо. Потерпи немного, мой ангел.

Эвен лукавил: себя сдерживать было много труднее, чем уговаривать мальчика потерпеть.

Гибкое, до боли тесное нутро мальчика, натянутое сейчас круг его пальцев, что тетива; не эфемерное, сотканное из снов и печалей, а живое, из плоти и крови, трепещущее под ним тело ладил он, словно оружие, приноровлялся к нему, чувствуя, как с каждым движением пальцев все острее и острее становились ощущения обоих.

Взгляд Эвена кочевал по худым, сильно выпиравшим лопаткам, по выставившимся гладкими краями ребрам, по узкой талии… Как же хотелось одновременно и сберечь эту хрупкость и вобрать всего его в себя, чтобы спрятать в потайном местечке, где-то за грудной клеткой, подобно святыне, скрыть от чужих глаз и никому больше не позволить прикоснуться к нему. Но только когда-то Эвен уже был наказан за такие помыслы. И этого он тоже не мог забыть.

Высвободив из мальчика пальцы, вновь обильно промокнув их во рту, он растер липкую влагу по своей давно окрепшей плоти и остатками смазал чуть припухшее отверстие между все еще хорошо раскрытых перед ним половинок. Исибэйл, желая угодить ему, сильнее прогнулся в спине, так что Эвен без особого труда приладился к его заду. Мальчик снова вздрогнул, как от удара, а затем колени его больше разъехались по сторонам, так что теперь он ощущал, как плотно молодой господин прижался к нему крепкими бедрами.

Эвен толкнулся несильно, на пробу. Мальчик истошно заверещал, но тут же, опомнившись, зажал рот ладошкой, глухо простонав:

— Простите…

Эвен уткнулся носом между худых лопаток, прошептав:

— Это ты меня прости, мой мальчик. Но ты такой… нет сил остановиться.

Исибэйл, в страхе, что разозлит Эвена своими криками, как безумный замотал головой из стороны в сторону, откинувшись затылком ему на плечо и потерявшись носом о щеку. Такое крошечное проявление теплоты и нежности окончательно выбило из Эвена остатки рассудка. Толчки стали ритмичнее, резче, глубже, и, хотя мальчик кряхтел и извивался, стоило Эвену дотянуться рукой до его окрепшего, вязко-влажного шелка на ощупь достоинства, Исибэйл ахнул и начал постанывать с совсем другими интонациями — не всеобъемлющей боли, а пробивавшегося сквозь нее удовольствия.

Когда все закончилось, когда Исибэйл все еще чувствовал в себе застывавшее семя, коим его окропил изнутри Эвен, а сам он был весь в белесых струях от собственной плоти, они лежали рядом, лицом к лицу, и мальчику все так же было позволено разбирать руками слипшиеся от пота пряди, что обмякли на щеках и плечах Эвена.

— Если бы я пересилил тогда себя и не взял тебя с собой, мне бы не пришлось отпускать тебя к чужим людям, к этой неизвестности.

Эвен, не отрываясь, смотрел, что в мерцавшие звезды, в глаза мальчика.

— Если бы вы не взяли меня с собой, я был бы самым несчастным на свете. А теперь… меня ничего не страшит. Я знаю, что вы есть, что я вернусь к вам.

На мгновение Эвену показалось, что мальчик так упрямо твердит про это возвращение, потому что верит в него больше, чем он сам, или потому что не хочет лишний раз тревожить его.

— Будьте спокойны, мой господин.

— Буду, — странная тень подернула пеленой его глаза. — Буду, если ты обещаешь почаще держать свой язык за зубами. Сдается мне, что ни Ярл, ни его люди терпеть тех выходок, что терпел я еще на шотландской земле, не станут.

Исибэйл улыбнулся, пряча глаза в краю укрывавшем их обоих стеганном вручную покрывале из грубого полотна.

— Не так уж часто вы и терпели, — прохрипел он, еле слышно кряхтя. Сзади все еще саднило.

— Эх… И зачем только я тебя предупреждаю? Все равно не сдержишься, так?

Исибэйл глянул на него исподлобья и прошептал:

— Ради вас — сдержусь. Слово даю

— Ради себя это сделай.

Он протяжно вздохнул и притянул к себе мальчика, обняв обеими руками поверх покрывала.

Уже ночью, когда грудь ему обдавало теплое ровное дыхание, Эвен тихо, дабы не разбудить мальчика, перекрестил его, мысленно благодаря Создателя за то, что хотя бы на одну ночь в его жизни Тот приоткрыл для него врата Рая.

========== 14. Ложь благословенна, а свет любви проклят ==========

Отчего в самый теплый, в самый живой месяц северного лета сердце заледенело, что в йольскую стужу? Отчего даже костры тех двенадцати дней не сумели б отогреть его?

Отныне Эвен часто, под вечер, покидает владения и отправляется к скалистым берегам, где у моря ли или раскинувшегося над ним бескрайнего белесо-серого неба выпытывает ответ, но едва ли кроваво-алое зарево, предвещая тьму, на всю ночь разлучит две стихии — возвращается назад ни с чем.

В один из таких пронизанных насквозь тоской предзакатных часов на пороге его покоев, ставшими сродни келье отшельника, появился Седрик.