Рассуждения сэра Оракула произвели на Аню большое впечатление, и она сообщила Гилберту, что намерена взять за правило никогда, ни при каких обстоятельствах не говорить со своими детьми на «детском языке». Гилберт сказал, что разделяет ее мнение, и они торжественно заключили соглашение по данному вопросу — соглашение, которое Аня бессовестно нарушила в первый же момент, когда маленький Джем оказался в ее объятиях. «Ах ты моя масинькая плелесть!» — воскликнула она и с тех пор продолжала нарушать это соглашение. Когда же Гилберт попытался поддразнить ее, она подняла сэра Оракула на смех.

— У него никогда не было собственных детей, Гилберт, я совершенно уверена, что не было, иначе он никогда не написал бы такой чепухи. Просто невозможно не говорить «детским языком» с малюткой. Это получается само собой — и это правильно. Было бы бесчеловечно говорить с этими нежными, бархатными, крошечными созданиями так, как мы говорили с большущими мальчиками и девочками. Младенцам нужна любовь и ласки, и как можно больше сладких речей на прелестном «детском языке», и маленький Джем получит все это, благослови Бог его долгое масинькое селдесько!

— Но ты, Аня хуже всех, за кем мне доводилось наблюдать, — возразил Гилберт, который, будучи не матерью, а всего лишь отцом, был еще не до конца убежден в неправоте сэра Оракула. — Как ты говоришь с этим ребенком! В жизни не слышал ничего подобного!

— Вполне возможно, что не слышал. Уходи… уходи. Разве я не растила три пары близнецов Хаммондов, когда мне еще не было одиннадцати? Ты и сэр Оракул — просто-напросто бесчувственные теоретики. Гилберт, ты только посмотри на него! Он улыбается мне… он понимает, о чем мы говорим! Агу! Ведь ты согласен с мамусиком, плавда? Скажи, скажи, мой холосинький!

Гилберт обнял их обоих.

— О матери! — сказал он. — Матери! Бог знал, что делает, когда создавал вас.

Так что с маленьким Джемом говорили на «детском языке», его любили и ласкали, и он расцветал, как и следовало ребенку в Доме Meчты. Лесли была так же безрассудна в проявлениях своей любви к нему, как и сама Аня. Когда все домашние дела были сделаны и Гилберта не оказывалось поблизости, они самозабвенно предавались исступленным восторгам и необузданному обожанию. За этим и застал их в тот вечер неожиданно появившийся на пороге Оуэн Форд.

Лесли первая заметила его. Даже в сумерках Ане. было видно, как неожиданная бледность покрыла ее красивое лицо, совершенно стерев пурпур губ и щек.

Оуэн торопливо шагнул в комнату, не замечая в этот момент Аню.

— Лесли! — сказал он, протягивая руку. Впервые за время их знакомства он назвал ее по имени. Но рука, которую он пожал, была холодна. Почти весь вечер Лесли молчала, в то время как Аня, Гилберт и Оуэн смеялись и разговаривали. Оуэн еще сидел в гостиной, когда она извинилась и ушла наверх. Его оживление мгновенно исчезло, и он ушел вскоре после этого с довольно удрученным видом.

Гилберт взглянул на Аню.

— Аня, что ты затеваешь? Происходит нечто для меня непонятное. Воздух здесь в нынешний вечер насыщен электричеством. Лесли сидит как муза трагедии; Оуэн Форд шутит и смеется, но очами своей души следит за Лесли; а ты еле сдерживаешь какое-то внутреннее волнение. Признайся, что ты держишь в секрете от твоего простодушного мужа.

— Не будь наивным, Гилберт! — таков был Анин супружеский совет. — А Лесли ведет себя просто глупо, и я сейчас поднимусь наверх, чтобы сказать ей об этом.

Аня нашла Лесли у открытого слухового окна. Все пространство маленькой комнаты заполнял ритмичный рокот моря. Лесли сидела в неясном лунном свете, сцепив руки на коленях, — прекрасное, обвиняющее существо.

— Аня, — сказала она тихим, полным упрека голосом, — ты знала, что Оуэн Форд приезжает в Четыре Ветра?

— Знала, — отвечала Аня без всякого смущения.

— Ты должна была предупредить меня! — воскликнула Лесли. — Если бы я знала, я не осталась бы здесь… я уехала бы, чтобы не встречаться с ним. Ты должна была сказать мне! Это было нечестно с твоей стороны, Аня… нечестно!

Губы Лесли дрожали, вся ее фигура была напряжена. Но Аня безжалостно рассмеялась и, склонившись, поцеловала обращенное к ней взволнованное и обиженное лицо Лесли.

— Лесли, ты восхитительная простушка! Оуэн Форд промчался от Тихого океана до Атлантического не из жгучего желания повидать меня. Не думаю я также, что его подвигла на это безумная и необоримая страсть к мисс Корнелии. Сними свой трагический вид, мой дорогой друг, сверни его и спрячь подальше в шкаф. Он никогда больше не понадобится тебе. Есть люди, которые могут заметить очевидное, даже если ты не можешь. Я не пророчица, но возьму на себя смелость предсказать: твоя жизнь больше не будет горька. Отныне твой удел — радости, надежды… и, смею думать, огорчения… счастливой женщины. Тень Венеры действительно оказалась хорошим предзнаменованием для тебя, Лесли. Прошедший год принес тебе чудеснейший в твоей жизни подарок — любовь к Оуэну Форду. Ну а теперь ложись в постель и хорошенько выспись.

Лесли подчинилась приказу — во всяком случае, в постель она легла, но можно усомниться в том, что ей быстро удалось уснуть. Я не думаю, что она осмеливалась видеть сны наяву — жизнь до сих пор была так сурова к бедной Лесли, путь, которым ей пришлось пройти, был так тернист, что она не смела шепнуть своему собственному сердцу слова надежды на будущее. Но она следила за огромным вращающимся маяком, расцвечивающим своими вспышками короткие часы летней ночи, и ее глаза становились нежнее, ярче, моложе. И когда Оуэн Форд пришел на следующий день, чтобы пригласить ее прогуляться с ним вдоль берега, она не сказала ему «нет».

В один из тихих, сонных дней, когда залив был окрашен в бледно-голубой цвет горячих августовских морей, а красные лилии возле калитки Аниного сада поднимали к небу свои великолепные чаши, чтобы их наполнило расплавленное золото солнца, мисс Корнелия величественно прошествовала к маленькому домику. Нет, мисс Корнелию не интересовали ни голубые океаны, ни жаждущие солнца лилии. Она сидела в своем любимом кресле-качалке в непривычной праздности — не шила, да и не делала ничего другого. Не произнесла она и ни единого уничижительного слова в адрес какой-либо части человечества. Короче говоря, разговоры мисс Корнелии были в тот день лишены обычно присущей им остроты, так что Гилберт, который, отказавшись от намерения пойти на рыбалку, остался дома исключительно для того, чтобы послушать ее речи, почувствовал себя в проигрыше. Что вдруг нашло на мисс Корнелию? Она не производила впечатления печальной или озабоченной. Напротив, в ней чувствовалось какое-то радостное возбуждение.

— Где Лесли? — спросила она, но так, будто это тоже было не очень важно.

— Они с Оуэном собирают малину в лесу за ее фермой, — ответила Аня. — Вернутся к ужину… а то и позже.

— Они, судя по всему, понятия не имеют о том, что существует такая вещь, как часы, — заметил Гилберт. — Я никак не могу добраться до сути происходящего, но уверен, что вы, женщины, тайно влияете на ход событий. Но Аня, строптивая жена, не хочет сказать мне, в чем дело. Не скажете ли вы, мисс Корнелия?

— Нет, не скажу. Но, — продолжила мисс Корнелия с видом человека, решившего броситься навстречу опасности и покончить со всем одним махом, — я скажу вам кое-что другое. Я пришла сегодня именно для того, чтобы сказать это. Я выхожу замуж.

Аня и Гилберт молчали. Если бы мисс Корнелия объявила о своем намерении пойти к заливу и утопиться, в это еще можно было бы поверить. В то, что она выходит замуж, — нет. Так что они ждали. Конечно же, мисс Корнелия оговорилась.

— Кажется, вы оба несколько ошеломлены, — заметила мисс Корнелия с насмешливым огоньком в глазах. Теперь, когда трудный момент признания остался позади, она была прежней, уверенной в себе мисс Корнелией. — Вы полагаете, что я слишком молода и неопытна для супружеской жизни?