— Эти Буты все немного странные, — заметил капитан Джим. — Билли казался наиболее здравомыслящим из всех, пока не женился и не дал проявиться этой своей нелепой ревности… Его брат Дэниель всегда был чудаковат…

— Выходил из себя каждые несколько дней и тогда отказывался вставать с постели, — с живостью подхватила мисс Корнелия. — Его жене приходилось самой делать всю работу на скотном дворе, пока у него не пройдет очередной приступ раздражения. Когда он умер, люди выражали ей в письмах свое соболезнование. Если бы я написала что-нибудь, так это было бы письмо с поздравлениями… Их отец, старый Эйбрам Бут, был омерзительным старым пьянчужкой. Напился на похоронах собственной жены и все ходил, шатаясь, по дому и говорил, икая: «Я выпи-и-ил немного, но чувствую себя у-у-ужасно стра-а-анно». Я хорошенько ткнула его в спину моим зонтиком, когда он оказался возле меня, и это отрезвило его на то время, пока гроб с телом еще не вынесли из дома… Молодой Джонни Бут должен был вчера жениться, но не смог — взял и подхватил где-то свинку. Но чего же еще ожидать от мужчины?

— Но каким образом он мог бы избежать заражения, бедняга?

— Будь я Кейт Стернс, я сказала бы этому «бедняге» все, что я о нем думаю, поверьте мне! Не знаю, каким образом он мог бы уберечься от свинки, но знаю, что свадебный ужин был готов и что все испортится, прежде чем он выздоровеет. Такой убыток! Ему следовало переболеть свинкой в детстве.

— Полно, полно, Корнелия! Вам не кажется, что вы немного неразумны в своих упреках?

Мисс Корнелия явно сочла ниже своего достоинства реагировать на подобный вопрос и вместо ответа обратилась к Сюзан Бейкер, сурового вида добросердечной пожилой незамужней особе из Глена, которая была взята в маленький домик на несколько недель в качестве служанки. Сюзан ходила домой в деревню — навестить больную родственницу.

— Как там сегодня бедная старая тетушка Мэнди? — спросила мисс Корнелия.

Сюзан вздохнула:

— Плохо… очень плохо, Корнелия. Боюсь, скоро она, бедняжка, будет на небесах!

— Не может быть, чтобы дело обстояло так уж плохо! — сочувственно воскликнула мисс Корнелия.

Капитан Джим и Гилберт переглянулись. Затем оба вдруг встали и вышли на крыльцо.

— Бывают случаи, — заметил капитан Джим между приступами смеха, — когда грешно не смеяться. О, эти две замечательные женщины!

В начале июня, когда песчаные дюны превратились в пунцовое великолепие цветущего шиповника, а Глен св. Марии утопал в яблоневом цвету, в маленький домик прибыла Марилла с обитым волосяной тканью и украшенным узором из медных гвоздиков черным дорожным сундуком, полвека покоившимся на чердаке Зеленых Мезонинов. Сюзан Бейкер, которая после нескольких недель своего пребывания в маленьком домике боготворила «молодую миссис докторшу», как она называла Аню, со слепой страстью, в первое время поглядывала на Мариллу с ревнивой подозрительностью. Но так как та не пыталась вмешиваться в кухонные дела и не проявляла никакого желания отстранить Сюзан от ухода за молодой миссис докторшей, добрая служанка примирилась с ее присутствием и рассказывала своим близким подругам в деревне, что мисс Касберт — превосходная старая леди и знает свое место.

Однажды вечером, когда прозрачная чаша неба была до краев наполнена красным сиянием и малиновки оглашали золотые сумерки радостными гимнами, обращенными к первым звездам, в маленьком Домике Мечты вдруг поднялась суета. По телефону из Глена были вызваны и срочно прибыли доктор Дейв и сиделка в белом чепчике; Марилла шагала взад и вперед по обложенным ракушками садовым дорожкам и почти беззвучно, не шевеля губами, шептала молитвы, а Сюзан сидела в кухне с заткнутыми ватой ушами.

Из окна своего дома Лесли видела, что все окна в маленьком домике ярко освещены, и не могла уснуть.

Июньская ночь была коротка, но она показалась вечностью тем, кто ждал и бодрствовал.

— О, неужели это никогда не кончится? — пробормотала Марилла, но, увидев, какие серьезные и озабоченные лица у сиделки и доктора Дейва, не осмелилась задать никаких других вопросов. Что если Аня… Но Марилла не могла даже думать о подобных «если».

— Не говорите мне, — с чувством заявила Сюзан, отвечая на исполненный муки взгляд Мариллы, — что Бог мог бы оказаться так жесток, чтобы забрать у нас нашего дорогого ягненочка, когда мы все так горячо ее любим!

— Он забрал других, столь же горячо любимых, — хрипло отозвалась Марилла.

Но на рассвете, когда взошедшее солнце разорвало дымку, висевшую над дюнами, превратив ее в яркие радуги, радость пришла в маленький домик. Аня была вне опасности, и беленькая малютка с большими, как у матери, глазами лежала рядом с ней. Гилберт, с посеревшим и осунувшимся после ночных тревог и мук лицом, спустился в кухню, чтобы сообщить новость Марилле и Сюзан.

— Слава Богу, — с дрожью в голосе пробормотала Марилла.

Сюзан встала и вынула вату из ушей.

— Теперь займемся завтраком, — сказала она оживленно. — Я полагаю, что все мы не прочь поесть-попить. Передайте молодой миссис докторше, чтоб ни о чем не беспокоилась. Сюзан у руля! Скажите ей, пусть думает только о своей малютке.

Гилберт печально улыбнулся, выходя из кухни. Аню, чье бледное лицо казалось выбеленным после крещения болью, а глаза горели святой страстью материнства, не нужно было уговаривать думать о ее малютке. Ни о чем другом она и не думала. Несколько часов она вкушала счастье, столь редкостное и глубокое, что спрашивала себя, не завидуют ли ей ангелы в небесах.

— Маленькая Джойс, — пробормотала она, когда в комнату вошла Марилла, чтобы посмотреть на ребенка. — Мы договорились, что если родится девочка, назовем ее Джойс. Было так много тех, в честь кого нам хотелось бы назвать ее, что мы никак не могли выбрать. И в результате остановились на имени Джойс… мы сможем называть ее Джой для краткости… Джой[27] — такое подходящее имя. Ах, Марилла, прежде я думала, что счастлива. Теперь я знаю, что то был лишь приятный сон о счастье, а это — реальность.

— Ты не должна так много говорить, Аня. Подожди, пока к тебе вернутся силы, — предостерегла Марилла.

— Вы же знаете, как мне тяжело не говорить, — улыбнулась Аня.

Сначала она была слишком слаба и слишком счастлива, чтобы заметить, что у Гилберта и сиделки очень серьезный, а у Мариллы скорбный вид. Но затем, так же незаметно холодно и безжалостно, как туман, надвигающийся с моря на сушу, страх прокрался в ее сердце. Почему Гилберт не радуется? Почему он не говорит о ребенке? Почему они дали ей провести с малюткой лишь тот первый райски блаженный час? Неужели… неужели что-то не так?

— Гилберт, — прошептала она умоляюще, — малютка… с ней все хорошо… да? Скажи мне… скажи…

Гилберт долго не оборачивался, затем он склонился над Аней и взглянул ей в глаза. Марилла, которая стояла за дверью и со страхом прислушивалась к происходящему в комнате, услышала жалобный, полный отчаяния стон и бежала в кухню, где заливалась слезами Сюзан.

— Ох, бедный ягненочек.. бедный ягненочек! Как она сможет пережить такое горе, о мисс Касберт? Боюсь, это убьет ее. Она была так счастлива, когда с нетерпением ждала ребеночка и готовила все для него. Неужели же ничего нельзя сделать, мисс Касберт?

— Боюсь, что нет, Сюзан. Гилберт говорит, надежды никакой… Он с самого начала знал, что дитя не выживет.

— И такая милая малютка! — всхлипнула Сюзан. — Я не видела ни одного такого беленького младенца — большей частью они красные или желтые. А эта открыла свои большие глаза, словно ей уже несколько месяцев… Ах, бедная крошка! Ах, бедная молодая миссис докторша!

На закате маленькая душа, явившаяся в этот мир с рассветом, ушла, оставив после себя глубочайшее горе. Мисс Корнелия взяла белую малютку из добрых, но чужих рук сиделки и одела крошечную, похожую на восковую, фигурку в красивое платьице, сшитое для нее Лесли, — об этом попросила сама Лесли. Затем мисс Корнелия отнесла тельце назад и положила рядом с несчастной, убитой горем, ослепшей от слез молодой матерью.