А полчаса спустя Гилберт, пробежав через переднюю, постучал в дверь комнаты для гостей. Ему ответил сонный голос, и в следующее мгновение из-за двери выглянуло бледное, испуганное лицо Мариллы.

— Марилла, Аня прислала меня сказать вам, что к нам прибыл некий молодой джентльмен. Он приехал налегке, почти без багажа, но явно намерен здесь остаться.

— Господи! — воскликнула Марилла растерянно. — Гилберт! Неужели ты хочешь сказать, что все уже позади? Почему меня не разбудили?

— Аня не позволила нам беспокоить вас, когда в том не было никакой необходимости. Сиделку вызвали лишь два часа назад. На этот раз не было никаких «подводных скал»…

— И… и… Гилберт… этот ребенок будет жить?

— Несомненно. Он весит десять фунтов и… да вы только послушайте его! С легкими у него все в порядке, не правда ли? Сиделка уверяет, что волосы у него будут рыжие. Аня разгневалась на нее за это, но я рад донельзя!

Это был чудеснейший день в маленьком домике.

— Осуществилась прекраснейшая мечта, — сказала Аня, бледная и сияющая от восторга. — О, Марилла, я едва осмеливаюсь поверить в это счастье, после того что пережила в тот ужасный июньский день в прошлом году. С тех самых пор у меня в душе была такая мучительная боль… но теперь она прошла.

— Этот ребенок займет место Джой, — сказала Марилла.

— О нет, нет, Марилла! Он не может… никто никогда не сможет сделать это. У него свое собственное место, у моего дорогого, крошечного мальчика! Но у малютки Джой есть и всегда будет свое место… Если бы она осталась жить, ей было бы сейчас больше года. Она уже ковыляла бы на крошечных ножках и лепетала первые слова. Я вижу ее перед собой так ясно, Марилла. О, теперь я знаю, что капитан Джим был прав, когда сказал, что Бог позаботится о том, чтобы моя малютка не оказалась чужой для меня, когда я снова найду ее за пределами земного бытия. Я поняла это за минувший год. День за днем, неделя за неделей следила я, как она растет, — и всегда буду следить. Я буду знать, как она развивается, год от году. И когда я снова встречусь с ней, я буду хорошо знать ее — она не будет для меня «прекрасной незнакомкой»… Ах, Марилла, вы только посмотрите на эти пальчики на его милых, дорогих ножках! Разве не странно, что они такие совершенные?

— Было бы куда более странно, если бы они такими не были, — твердо заявила Марилла. Теперь, когда все опасности миновали, она опять была прежней Мариллой.

— О, я знаю… но кажется, что они не могли быть такие законченные, понимаете… а они именно такие, вплоть до крошечных ноготков. А его ручки… вы только посмотрите на его ручки, Марилла!

— Очень похожи на руки, — признала Марилла.

— Смотрите, как он хватается за мой палец. Я уверена, он уже знает меня! Он плачет, когда его уносит сиделка. Ах, Марилла, неужели вы тоже думаете… вы ведь не думаете, что волосы у него будут рыжие?

— Я не вижу волос никакого цвета, — заявила Марилла, — и на твоем месте не стала бы тревожиться, пока их не станет видно.

— Что вы, Марилла! У него есть волосы — посмотрите на этот нежный, маленький пушок, которым покрыта вся его голова. Глаза у него — так, во всяком случае, уверяет сиделка — будут карие… и лоб точь-в-точь как у Гилберта.

— И ушки у него прелестнейшие, миссис докторша, дорогая, — вмешалась Сюзан. — Я первым делом посмотрела на его ушки. Насчет волос всегда можно ошибиться, носы и глаза меняются, и никогда нельзя сказать, что из них получится потом, но уши — это уши, от начала и до конца, и всегда известно, чего от них ждать. Обратите внимание на их форму… и прилегают они так плотно к его милой, драгоценной головке. Вам никогда не придется стыдиться его ушей, миссис докторша, дорогая.

Выздоровление Ани было быстрым и счастливым. Друзья и знакомые приходили и воздавали почести младенцу — так люди преклонялись пред величием звания новорожденного задолго до того, как волхвы с востока опустились на колена пред Царственным Младенцем, лежавшим в Вифлеемских яслях[43]. Лесли, медленно обретая свое "я" в новых для нее условиях жизни, заботливо склонялась над малюткой, словно прекрасная, увенчанная золотой короной Мадонна. Мисс Корнелия нянчила его более умело, чем любая из матерей Израиля. Капитан Джим держал маленькое существо в своих больших загорелых руках, смотрел на него полными нежности глазами и видел своих собственных неродившихся детей.

— Как вы собираетесь назвать его? — поинтересовалась мисс Корнелия.

— Этот вопрос решила Аня, — ответил Гилберт.

— Джеймс Мэтью — в честь двух самых замечательных джентльменов, каких я только знала… и при вас будь сказано! — И Аня бросила дерзкий и лукавый взгляд на Гилберта.

Он улыбнулся.

— Я не очень хорошо знал Мэтью. Он был так стеснителен, что мы, мальчишки, не могли близко познакомиться с ним… Но я вполне согласен с тобой: капитан Джим — одна из редчайших и прекраснейших душ, какие Бог когда-либо одевал плотью… Капитан так доволен тем, что мы дали его имя нашему мальчику. Похоже, до сих пор в его честь не назвали еще ни одного младенца.

— Что ж, Джеймс Мэтью — имя, которое будет хорошо носиться и не полиняет после стирки, — заметила мисс Корнелия. — Я рада, что вы не обременили его каким-нибудь пышным, романтическим именем, которого он стыдился бы, став дедушкой. Миссис Дрю из Глена назвала своего младенца Берти Шекспир. Ну и сочетание! Что вы скажете, а? И я рада, что выбор имени не доставил вам особых хлопот. Некоторые испытывают невероятные трудности в подобных случаях. Когда у Стэнли Флэгга родился первенец, началось такое соперничество из-за того, в честь кого из дедушек должен быть назван ребенок, что бедный маленькой душе пришлось два года ходить вообще без имени. Потом появился братик, и в ходу были имена Большой малыш и Маленький малыш. В конце концов они назвали Большого малыша Питером, а Маленького малыша Айзеком, в честь двух дедушек, и крестили обоих вместе. И каждый из малышей старался при этом перекричать другого… А знаете эту шотландскую семью Мак-Нэбов на той стороне гавани? У них двенадцать мальчиков. Самый старший и самый Младший носят имя Нийл — Большой Нийл и Маленький Нийл в одной семье! Я полагаю, у них иссяк запас имен.

— Я где-то читала, — засмеялась Аня, — что первый ребенок — поэма, а десятый — самая скучная проза. Быть может, миссис Мак-Нэб сочла, что двенадцатый — всего лишь пересказ старой истории.

— Большая семья — это не так уж плохо, — сказала мисс Корнелия с легким вздохом зависти. — Я восемь лет была единственным ребенком у моих родителей и очень хотела иметь брата или сестру. Мама велела мне просить об этом в молитвах… и я просила и просила, поверьте мне! И вот однажды тетя Нелли пришла ко мне и сказала: «Корнелия, наверху, в комнате твоей мамы, есть для тебя братик. Можешь подняться туда и посмотреть на него». Я была так взволнована и восхищена, что буквально взлетела наверх. И там старая миссис Флэгг вынула из кроватки младенца и показала мне. Боже, Аня, душенька, никогда в жизни я не была так разочарована. Я-то ведь просила в молитвах братика на два года старше меня!

— Сколько же времени понадобилось вам, чтобы прийти в себя после такого разочарования? — смеясь, спросила Аня.

— Я довольно долго имела зуб на Провидение, а в первые недели не хотела даже и глядеть на младенца. Никто не знал о причине, так как я ни о чем никому не говорила. Ну а потом он начал становиться очень сообразительным и всегда протягивал ко мне свои крошечные ручки. Тогда я почувствовала к нему нежность, но все же никак не могла до конца примириться с произошедшим, пока однажды моя школьная подружка, забежавшая к нам, чтобы взглянуть на него, не сказала мне, что он кажется ей ужасно маленьким для его возраста. Тут я прямо-таки вскипела от негодования и напустилась на нее. Я заявила, что она совершенно не разбирается в малышах и что наш малыш самый милый на свете. После этого я просто боготворила его. Мама умерла, когда ему не исполнилось и трех лет, и я была ему и сестрой, и матерью одновременно. Бедный мальчик, он никогда не отличался крепким здоровьем и умер, когда ему было немногим больше двадцати. Мне кажется, Аня, душенька, я отдала бы все на свете, лишь бы он только был сейчас жив.