Но была ли она одна? Что-то замаячило перед ней в тумане… приняло более отчетливые очертания… и вдруг двинулось ей навстречу по волнистой поверхности разглаженного прибоем песка.

— Лесли! — воскликнула Аня в изумлении. — Что, скажи на милость, ты делаешь… здесь… в этот вечер?

— Ну уж ежели на то пошло, что ты делаешь здесь? — отозвалась Лесли, пытаясь сопроводить свои слова легким смехом. Попытка оказалась неудачной. Лесли выглядела очень усталой, но выбившиеся из-под ее алой шапочки локоны вились вокруг бледного лица, а глаза казались сияющими золотыми звездами.

— Я жду Гилберта. Он там, в деревне. Я собиралась провести вечер на маяке, но капитана Джима сегодня нет дома.

— Ну, а я перебралась на этот берег, потому что мне хотелось идти… идти… и идти, — сказала Лесли. В голосе ее звучало нетерпение. — Я не могла ходить по скалистому берегу — прилив слишком высок, и в бухте среди утесов я чувствовала себя, словно в тюрьме. Мне было необходимо пространство… иначе, думаю, я сошла бы с ума. Я взяла весла и переправилась через пролив в лодке капитана Джима. Я здесь уже около часа. Пойдем… пойдем… давай ходить. Я не могу стоять на месте. Ах, Аня!

— Лесли, дорогая, что с тобой? — спросила Аня, хотя и без того уже отлично знала, в чем дело.

— Я не могу сказать тебе… не спрашивай. Я ничего не имела бы против, если бы ты все уже знала… я даже хотела бы, чтобы ты знала… но рассказать тебе об этом я не могу… не могу рассказать никому. Ах, Аня, я была такой дурой… а это так больно оказаться дурой! На свете нет ничего более мучительного.

Она горько рассмеялась. Аня обняла ее за талию.

— Лесли, не значит ли это, что ты полюбила мистера Форда?

Лесли резко обернулась.

— Откуда ты узнала? Аня, откуда ты узнала? Неужели это написано у меня на лице, так что любой может прочесть? Неужели это настолько очевидно?

— Нет, нет. Я… я не могу сказать тебе, откуда я узнала… Просто это как-то вдруг пришло мне в голову. Лесли, не смотри на меня так!

— Ты презираешь меня? — спросила Лесли негромко и страстно. — Думаешь, что я порочная… недостойная женщина? Или ты думаешь что я просто-напросто обыкновенная дура?

— Ничего такого я о тебе не думаю! Полно дорогая, давай обсуждать случившееся как разумные люди — так, как мы могли бы осуждать любой другой серьезный кризис в твоей или моей жизни. Ты слишком долго предавалась печальным размышлениям о своих чувствах и теперь видишь все в мрачном свете. Ты же сама знаешь о своей склонности впадать в меланхолию всякий раз, когда что-то идет не так, как надо, и ты обещала мне, что будешь с этой склонностью бороться.

— Но… ах, это так… так постыдно, — пробормотала Лесли. — Любить его… когда он не ищет моей любви… и когда я не свободна и любовь — это не для меня…

— В этом нет ничего постыдного. Но мне очень жаль, что ты успела так привязаться к Оуэну, ведь при сложившихся обстоятельствах это только сделает тебя еще несчастнее.

— Это не привязанность, — горячо возразила Лесли, продолжая шагать по песку. — Если бы мое чувство возникло постепенно, я смогла бы с ним бороться. Но подобные мысли даже не приходили мне в голову до того дня — это было неделю назад, — когда Оуэн сказал мне, что завершил работу над книгой и скоро уезжает. И в этот момент… в этот момент я уже знала, что люблю. У меня было такое чувство, словно кто-то нанес мне страшный удар. Я ничего не сказала — я не могла говорить, — но не знаю, как я при этом выглядела. Я так боюсь, что меня выдало мое лицо. О, я умерла бы от стыда, если бы предполагала, что он знает… или догадывается.

Аня промолчала, думая о тех выводах, которые сделала из разговора с Оуэном. Лесли же продолжала с лихорадочной торопливостью, словно речь приносила ей облегчение.

— Я была так счастлива все это лето… так счастлива, как еще никогда в жизни. Я думала, причина в том, что все стало ясно в наших с тобой отношениях и что это именно наша дружба снова сделала жизнь красивой и полноценной. И так оно и было — отчасти… но это не все… о, далеко не все! Теперь я знаю, почему все казалось изменившимся. И вот все кончено — он уехал. Как смогу я жить дальше, Аня? Когда, проводив его, я снова вошла в свой дом, у меня было такое ощущение, словно одиночество нанесло мне удар прямо в лицо.

— Пройдет время, и твое положение не будет казаться тебе таким тяжелым, дорогая, — с трудом вымолвила Аня, которая всегда переживала горе своих друзей так остро, что не могла бойко и гладко произносить банальные слова утешения. К тому же она хорошо помнила, какую боль причиняли ей в ее собственном горе соседи-доброжелатели своими пустыми речами, и боялась причинить такую же боль Лесли.

— О нет, я думаю, мне будет все тяжелее и тяжелее, — печально возразила Лесли. — Мне нечего ждать от жизни. Все новые дни будут приходить и уходить, но Оуэн не вернется — никогда не вернется… Ах, когда я думаю о том что больше не увижу его, у меня возникает такое ощущение, словно чья-то грубая, жестокая рука стиснула мое сердце и рвет и дергает его. Когда-то, давным-давно, я мечтала о любви и думала, что это, должно быть, что-то прекрасное… а теперь… это вот так! Прощаясь со мной вчера утром, он был так холоден и равнодушен. «До свидания, миссис Мур», — он сказал это самым безразличным тоном, словно мы даже и не были друзьями… словно я абсолютно ничего не значу для него. Я знаю, что не хочу… не хотела, чтобы он полюбил… но он все же мог бы быть хоть чуточку сердечнее.

«Поскорей бы Гилберт пришел», — подумала Аня. Она разрывалась между сочувствием к Лесли и необходимостью избегать всего, что могло бы привести к раскрытию секрета Оуэна. Она знала, почему его прощальные слова звучали так холодно, почему в них не могло быть той сердечности, которой требовали простые, добрые, товарищеские отношения, — знала, но не имела права сказать об этом Лесли.

— Я ничего не могла с этим поделать, Аня… не могла, — пробормотала бедная Лесли.

— Я знаю.

— Ты меня сурово осуждаешь?

— Я совсем не осуждаю тебя.

— И ты… ты ничего не скажешь Гилберту?

— Лесли! Неужели ты думаешь, я способна на такое?

— Я не знаю… ведь вы с Гилбертом такие задушевные друзья. Не представляю себе, как это ты не стала бы рассказывать ему все-все.

— Все, что касается меня, — да. Но не секреты моих подруг.

— Я не хочу, чтобы он знал. Но я рада, что ты знаешь. Я чувствовала бы себя виноватой, если бы в моей жизни было что-то такое, о чем я стыдилась бы сказать тебе. Только бы мисс Корнелия ни о чем не догадалась. Иногда мне кажется, что эти ее необыкновенные, ласковые карие глаза читают в моем сердце… Ах, как я хотела бы, чтобы этот туман никогда не рассеялся! Если бы я только могла остаться в нем навсегда, крытая от глаз любого живого существа. Не знаю, как я смогу жить дальше. В это лето жизнь была такой удивительно полной. У меня ни на мгновение не возникало ощущение одиночества. А ведь до того, как Оуэн появился здесь, мне случалось переживать ужасные минуты — когда я проводила вечер с тобой и Гилбертом, а потом должна была расстаться с вами. Вы уходили вдвоем, а я — одна. Но после приезда Оуэна все изменилось — он всегда был в нашей компании и потом шел вместе со мной домой. Мы смеялись и разговаривали, как вы с Гилбертом… и не было больше прежних минут острого чувства одиночества и мучительной зависти. А теперь!.. О да, я была дурой. Но не будем больше говорить о моем безрассудстве. Впредь я не стану докучать тебе этими разговорами.

— Вот и Гилберт. Ведь ты поедешь с нами? — сказала Аня. Она не имела ни малейшего намерения оставить Лесли бродить в одиночестве по отмели в такую ночь и в таком настроении. — В нашей лодке вполне достаточно места для троих, а плоскодонку капитана Джима привяжем сзади.

— Что же, вероятно, я должна примириться с тем, что опять буду третьей лишней. — И бедная Лесли снова горько рассмеялась. — Прости меня, Аня. Мне следовало бы быть благодарной — и я действительно благодарна — за то, что у меня есть двое добрых друзей, которые рады принять меня в свою компанию. Не обращай внимания на мои злые слова. Похоже, что я вся — сплошная рана, и все причиняет мне страдание.