– Я с удовольствием изложу вам все, что мы знаем на сегодняшний день, мистер Арнессон, – ответил Маркхэм. – Но я не обещаю ставить вас в известность обо всем последующем. Вдруг это будет противоречить целям правосудия и затруднять следствие?

Вэнс сидел с полузакрытыми глазами: по-видимому, предложение Арнессона в первый момент не понравилось ему, но вдруг он резко повернулся к Маркхэму и заявил:

– Я не вижу причин препятствовать мистеру Арнессону перевести преступление на язык прикладной математики. Я уверен, что он будет скромен и воспользуется сведениями только для научных целей. Вероятно, его просвещенная помощь понадобится нам в этом противоречивом и запутанном деле.

Маркхэм достаточно хорошо знал Вэнса, чтобы понять обдуманность его предложения, и я нисколько не удивился, когда следователь сказал Арнессону:

– Ладно. Мы дадим вам все имеющиеся у нас данные для выработки вашей математической формулы. Что вас интересует в первую очередь?

– Пока ничего. Я знаю то же, что и вы. Когда вы уйдете, я вытрясу кое-что из Пайна и Бидл, только не пренебрегайте тем, что я откопаю.

В эту минуту парадная дверь отворилась, и полицейский, карауливший у входа, вошел в сопровождении какого-то человека.

– Этот господин говорит, что ему надо видеть профессора, – доложил полицейский и, повернувшись к неизвестному, движением головы указал на Маркхэма. – Вот следователь. Передайте ему, что требуется.

Вновь вошедший, по-видимому, смутился. Этот худощавый, отлично одетый господин, несомненно, принадлежал к высшему обществу. Ему было приблизительно пятьдесят лет, но выглядел он моложаво. У него были густые седеющие волосы, заостренный нос и небольшой, но развитый подбородок. Глаза его, над которыми возвышался широкий лоб, имели необычное выражение. Это были глаза разочаровавшегося в жизни человека, обиженного судьбой и очерствевшего душой.

– А, здравствуйте, мистер Арнессон, – промолвил он спокойным мелодичным голосом. – Надеюсь, ничего дурного?

– Просто смерть человека, а так все отлично, – с насмешкой ответил математик. – Буря в стакане воды, как гласит пословица.

Маркхэму не понравилось вторжение в его компетенцию.

– Что вам угодно, сэр? – сурово спросил он.

– Полагаю, я не помешал, – извинился Парди. – Я друг семьи, живу как раз напротив и заметил: произошло что-то необычное. Вот и подумал, что, наверное, смогу быть чем-нибудь полезен.

Арнессон усмехнулся:

– Дружище Парди, зачем облекать свое любопытство в тогу риторики?

Парди покраснел.

– Право, я ничего такого… – начал он, но Вэнс перебил его.

– Вы сказали, мистер Парди, что живете напротив. Вы не заметили что-нибудь особенное сегодня утром в этом доме?

– Нет, сэр. Мой кабинет выходит на 75-ю улицу, и я все утро просидел у окна, все время писал. Когда после ленча я вернулся к работе, то увидел толпу, полицейские автомобили и одетого в униформу стража у дверей.

Вэнс задумчиво рассматривал Парди, а потом спросил:

– Кто-нибудь выходил из дома нынче утром?

Тот медленно покачал головой.

– Никого особенного. Около десяти явились двое молодых людей, приятели мисс Диллард, позже вышла Бидл с рыночной корзинкой. Вот и все, что я запомнил.

– Вы видели, как ушли эти мужчины?

– Не берусь утверждать. – Парди нахмурился. – Мне кажется, что только один из них направился через ворота на стрельбище. Но это лишь мое впечатление.

– В котором часу это было?

– Право, не ручаюсь за точность. Где-нибудь через час после его прихода.

– Вы не припомните, кто-нибудь другой входил сегодня утром в дом профессора? Или, может, покидал его?

– Я видел, как вернулась мисс Диллард с тенниса – это было около половины первого, и меня позвали завтракать. Белл даже помахала мне ракеткой.

– И больше никого?

– Вроде, никого, – с сожалением в голосе ответил Парди.

– Один из молодых людей убит, – объявил Вэнс.

– Мистер Робин, или Кок-Робин, – вставил Арнессон с комической гримасой, которая не понравилась мне из-за своей неуместности.

– Боже! Какое несчастье! – искренне поразился Парди. – Робин? Чемпион стрелкового клуба мисс Белл?

– Единственное его право на бессмертие. Именно он.

– Бедная Белл! – Что-то в манере Парди заставило Вэнса внимательно посмотреть на него. – Надеюсь, она не слишком убита этой трагедией?

– Разумеется, она эмоционально отнеслась к ней, – произнес Арнессон. – Но для таких происшествий существует полиция. Столько волнений из-за такого по сути пустяка! Вся земля покрыта крошечными движущимися комочками нечистых углеводов, подобных Робину; в общем и целом они носят название «человечество».

Парди грустно и снисходительно улыбнулся; очевидно, он был хорошо знаком с циничными выходками Арнессона. Потом Парди обратился к Маркхэму:

– Разрешите мне повидать мисс Диллард и ее дядю?

– Да, конечно, – ответил Вэнс, прежде чем Маркхэм пришел к какому-либо решению. – Они в библиотеке.

Пробормотав слова благодарности, Парди удалился.

– Странный субъект, – промолвил Арнессон, когда шаги Парди затихли. – Куча денег. Живет, как хочет. Единственная страсть – шахматы. Любит решать задачи.

– Шахматные задачи? – Вэнс с интересом взглянул на собеседника. – Так это Джон Парди? Изобретатель гамбита Парди?

– Он самый. – Арнессон опять скорчил гримасу. – Он написал книгу о гамбите и вообще покровительствовал шахматной игре: устраивал турниры, носился по всему свету, чтобы присутствовать на всяких матчах. Его гамбит вызвал заметное волнение в шахматном мире. Парди организовал целый ряд соревнований, что стоило ему больших денег. Конечно, он по мере сил добивался, чтобы применяли его гамбит, но все закончилось кризисом. Все шахматисты, прибегавшие к его гамбиту, проигрывали. Это был ужасный удар для Парди. Он посыпал пеплом его голову и лишил упругости его мускулы. Теперь он надломленный человек.

– Я знаю историю этого гамбита, – прошептал Вэнс, задумчиво рассматривая потолок. – Я сам его применял, Ласкер выучил меня…

Полицейский снова появился в дверях и сделал знак Хэсу. Сержант быстро встал и вышел в переднюю. Через минуту он вернулся с листком бумаги в руках. Вид у Хэса был крайне растерянный.

– Вот какая штука, сэр, – подал он листок Маркхэму. – Полицейский у парадных дверей только сейчас увидел, что из почтового ящика торчит бумажка, и взял ее посмотреть. Что вы думаете об этом?

Маркхэм с недоумением некоторое время рассматривал бумажку, а затем без единого слова передал ее Вэнсу. Я встал и посмотрел через его плечо. Это оказался лист почтовой бумаги обычного размера, сложенный так, чтобы его легко было опустить в ящик для писем. На нем бледно-синими чернилами было отпечатано на машинке несколько строк. Первая из них гласила:

«Джозеф Кокрейн умер».

На второй я увидел вопрос:

«Кто Кок-Робина убил?»

А на третьей было следующее:

«Sperling значит воробей».

В нижнем правом углу на месте подписи стояло слово, набранное прописными буквами: «ЕПИСКОП».

Поглядев на странную записку с не менее странной подписью, Вэнс достал монокль и начал неторопливо прилаживать его, что всегда являлось признаком сдерживаемого интереса. Через монокль сыщик снова внимательно прочел бумагу и передал Арнессону.

– Вот ценный материал для вашего уравнения.

Арнессон бегло осмотрел записку и с кислой гримасой положил ее на стол.

– Я уверен, что духовенство тут не у дел. Оно ужасно ненаучно. Их математикой не проберешь. Епископ, епископ… – раздумывал он. – Я не знаю ни одного епископа. Пожалуй, я выброшу эту абракадабру из своих вычислений.

– Если вы это сделаете, мистер Арнессон, – серьезно возразил Вэнс, – то ваше уравнение обратится в пепел и разлетится по ветру. Мне, наоборот, это послание кажется весьма значительным. В самом деле, я полагаю, если вы разрешите высказать мнение непосвященному, что это пока единственная самая математическая вещь в данном процессе. Она исключает всякую случайность. Это некая постоянная величина, управляющая всеми уравнениями.