– А брат?

– Мира? Стал слесарем и алкоголиком, что-то вроде того. Я не общался с ним с тех пор, как ушел из дома. Понятия не имею, что с ним сейчас, и не хочу знать. Этот мудак постоянно у меня подворовывал. Я боялся, что буду жить как все они, поэтому решил, что буду убивать первым. Сначала я только воображал себя киллером, а потом стал им, – он садится рядом с Марией, прислонившись к ней больной стороной. – Я знал, что не смогу изменить мир; мне просто хотелось защитить себя. В отличие от этих лживых ублюдков, которые используют страну как кошелек, я работаю честно, – Гектор поглаживает ее маленькие коленки, – и жертвую половину доходов детям на пряники и взрослым на чай.

– Что делаешь с другой половиной?

– Покупаю тебе цветы, – щеки Гектора складываются гармошкой.

– Я не знаю, что хуже, Гектор. То, что ты мне врал, или то, что ты оправдываешь свои действия.

– Значит, я уже не больной?

– Не знаю, – Мария смотрит ему в глаза. – Кого и за что ты убиваешь?

– В основном, политиков и крупных бизнесменов, которые накосячили.

– А вчера?

– По этикету, киллеры не обсуждают с клиентом причину заказа.

– Но ты догадываешься?

– Само собой. Богатенький мужик проводил финансовые махинации, из-за которых страдал бизнес другого богатенького мужика. Вот и все.

– Это он тебя ранил?

– Нет, с ним был экипаж из шести человек. Заказ был срочный, не было времени как следует подготовиться. Пришлось действовать грубо.

Мария молчит, затем лениво встает и идет к шкафу с блестящей гарнитурой.

– Мне нужно пройтись.

– Надеюсь, не до полицейского участка?

– А то что? Убьешь?

– Детка, ты самое ценное, что есть в моей жизни. Но если ты сдашь меня, то я не смогу сделать предложение.

– Какое еще предложение?

– Предложение всей моей жизни.

– Что, прости?

– Маша, я безумно тебя люблю и хочу, чтобы ты носила мою фамилию. Только скажи и я перестану этим заниматься, – Гектор смотрит на уголки губ Марии, которые устроены как бы по-кошачьи. – Когда я встретил тебя, то работа перестала иметь смысл. Я одержим только тобой, малышка, а денег у нас хватит на всю оставшуюся жизнь.

– Ты рехнулся? Сначала говоришь, что ты убийца, а потом делаешь предложение?

– Мария Михайловна Чернолис, – Гектор становится на колено. – Я, Гектор Сергеевич Берийский, предлагаю вам руку и сердце. Кольцо выберем вместе – любое, какое захочешь.

– Ты сумасшедший, – Мария заправляет торчащую футболку обратно в джинсы, накидывает зеленую куртку, которая заканчивается на талии, обувается и хлопает дверью.

Гектор садится на диван, осторожно откидывается на спинку и закрывает глаза. Через минуту Мария возвращается в номер.

– А что с полицией? Тебя не ищут?

– Нет, – Гектор вспоминает уборщицу, валявшуюся на полу, – я работаю чисто.

– А бандиты? Кто-то ведь захочет отомстить?

– Вряд ли. Даже если и так, то все равно мы завтра улетим.

– Я просто спросила, – она закрывает дверь.

Гектор смыкает глаза.

– А ты правда перестанешь у… – она озирается по сторонам, а затем заходит в номер, прикрывая за собой. – Ты правда бросишь эту работу ради меня?

– Слово Гектора Берийского, – он поднимает левую ладонь.

– Просто спросила, – говорит она, игриво посмотрев в пол, и снова уходит.

Гектор пытается справиться с болью, чтобы дойти до фильтра с водой, и слышит, как опять открывается дверь.

– Может, – говорит Мария, – сходим перекусить?

Дальнейшие события разворачиваются на протяжении приличного времени, поэтому, чтобы история не превратилась в скучное, долгое «встал, сел, пошел, пришла, ушла, села, подошла», мы будем обращать внимание только на то, что интересно. Можете представить, что смотрите фильм, в котором режиссер монтажа, славящий модерн, вырезал – «это нафиг, и это тоже, и это» – все лишнее, и так как он увлекался не только модерном, но и наркотиками, то кое-где вырезал и не совсем лишнее, а, может, очень даже и нужное, и тем не менее кадры удалены, а процесс показа истории приобрел свою историю, из-за чего судить о правдоподобности первой стало еще сложнее (режиссерские комментарии, как и в первых двух главах, помогут вам понять некоторые вещи, которые остались за кадром, но боюсь, что не все); а еще можете представить, что оператор использовал камеру нового поколения, которая способна снимать не только то, что мы видим, но и то, что думаем (вообще-то режиссер не планировал снимать мысли, но – как оказалось – оператора звали вуайеристом не ради шутки).

Гектор с Марией сидят за круглым столиком в уличном кафе; Мария как-то по-новому смотрит на Гектора и кусает лакомый круассан; Гектор пьет кофе и любуется, как розоватый язык Марии слизывает с губ остатки шоколада.

Днем позже.

Мария впивается ногтями в руку Гектора, но продолжает смотреть на уменьшающийся Нью Йорк; бабушка с дедушкой, одетые в приятные вещи, в кожаных креслах напротив держутся за руки и смотрят в иллюминатор, словно парочка бледненьких шарпеев.

Часом позже.

Из-под приспущенных брюк выглядывает каменный зад Гектора, который то сокращается, то расслабляется, пока Мария извивается как змея и заполняет санитарно-гигиенический блок стонами и выдохами.

Неделей позже.

Гектор подыскивает новую квартиру на Петроградке, пока Мария мнет свою грудь перед зеркалом и представляет, как ей одеться для ЗАГСа, где они запланировали быть только вдвоем, не считая автоответчицу, которая из раза в раз повторяет одну и ту же – «в гробу я ее видела» – речь для молодоженов.

Двумя неделями позже.

Гектор и Мария – в бежевых тренчах и темных очках, несмотря на то, что сейчас зима – стоят перед кудрявой женщиной со смуглой кожей, которая украшена золотыми цепочками, подвесками, браслетами и кольцами, словно надела все, что досталось от мамы: наиграно радостным голосом она поздравляет их с новой главной жизни.

Двумя часами позже.

Отец Марии, никогда не снимающий любимую, джинсовую жилетку с кучей карманов, выпивает немного водки и уже в середине ужина блюет в туалете, издавая страшные, нечеловеческие звуки, которые имела удовольствие услышать уборщица.

Часом позже.

Вместе они едут на такси в отель, – вчетвером в одной машине, чтобы все было по-семейному, потому что уж так довелось, что чем теснее и беднее, тем семейнее, – а Мать Марии, сидящая в шубе, рассказывает пошлые анекдоты, пока Михаил Иванович пьет газировку, смотря в усыпанное капельками воды окно.

– Заходит, значит, девушка в бар, – это уже третий по счету анекдот в исполнении Надежды Васильевны. – Красивая такая, вся из себя секси-шмекси. К ней подходит бармен и спрашивает: что-нибудь налить? Она сидит такая, смотрит на него, а потом говорит: слушайте, а можно личный вопрос? Бармен на автомате протирает стол тряпочкой и говорит: ну можно. Девушка смотрит по сторонам, убедившись, что рядом никого нет, и спрашивает: а правда, что у барменов… ну маленькие? Бармен глаза вылупил и не знает что ответить. Ответит, что это вранье, тогда возьмет на себя слишком много, а член может не оправдать ожиданий. Ответит, что это правда, то со стыда сгорит. Если начнет в подробности вдаваться и относительность приплетать, то уж точно она решит, что маленький. Бармен снова водит тряпочкой по столу и громко так, прям даже с ненавистью, говорит: а это правда, что у девушек, которые спрашивают про пенисы… у них большущие волосатые вагины?! И весь такой грудь надул, как будто идеально выкрутился, и прибавил: …и еще сиськи висячие?! Девушка меняется в лице, резко встает, выпрямляет юбочку и обиженно отвечает: кхм… кхм… я вообще-то… про зарплату, – Надежда Васильевна раздается хохотом на заднем сидении между Марией и мужем.