– Маамаа, – тянет Мария.
– У кого что болит, тот о том… ну вы поняли, – бурчит Михаил Иванович.
– Точно! Она ему про зарплату, а тот про стручок свой, – говорит Надежда Васильевна, выдерживая высокую тональность.
– Я про тебя вообще-то, – говорит Михаил Иванович.
– Ой, напился, сиди и не ной.
Двумя часами позже.
Жаркая, воняющая потом и феромонами ночь поглащает тела Гектора и Марии, словно это единственный момент их жизни; эйфория достигает неприличных пределов, из-за которых кажется, что все происходит не по-настоящему.
Десятью часами позже.
Михаил Иванович сидит на стульчике возле столика с детскими принадлежностями для рисования и ждет, пока Надежда Васильевна примерит платье, которое ей хочет подарить Мария.
Двумя днями позже.
Надежда Васильевна во всю улыбается и машет рукой из окна поезда, на котором написано «Санкт-Петербург – Рязань», а Михаил Иванович что-то увлеченно пишет на столике; когда поезд трогается, а мама Марии все еще улыбается и машет, Михаил Иванович с бедным видом прислоняет к стеклу альбомный лист, на котором написано «Спасите».
Месяцем позже.
Мария – теперь уже Берийская – в окружении студентов слушает лектора, который рассказывает о пустотах в архитектуре, которые образуются как бы сами собой и не являются запланированными; а Гектор стоит с паспортом перед накаченным мужичком с близко расположенными глазами и удивительно большим носом: он рассказывает правила посещения боксерского клуба.
Месяцем позже.
Гектор закрывает массивную дверь, а Мария воодушевленно бегает из комнаты в комнату и пропевает: «Мы сделаем все в скан-динав-ском сти-ле! Все будет све-тлым, свобод-ным и практич-ным! – она подбегает к Гектору, складывает ручки ему на правое плечо, пока тот смотрит в окно и тихо добавляет: – Как на тех фотографиях, что мы смотрели, помнишь?»
Неделей позже.
Мария с Гектором сидят в полупустом кафе и едят шоколадный десерт, смотря друг на друга; на улице льет сильный дождь; они ждут, когда дождь закончится, чтобы пойти домой и снова раскидать постельное белье их голыми конечностями и выпуклостями.
Двумя неделями позже.
Мария смотрит по сторонам, убедившись, что вагон метро пуст, и, закусив нижнюю губу, расстегивает широкий ремень Гектора, затем опускает голову и начает качать ей вверх вниз, пока Гектор с наслаждением закрывает глаза и прислоняется затылком к холодному стеклу.
Неделей позже.
Гектор разукрашивает морду толстого мужика, который назвал Марию сексуальной; Мария кричит, чтобы Гектор успокоился и что ничего страшного не произошло, но тот перестает бить только тогда, когда толстяк падает.
Месяцем позже.
– Гектор! Проснись, Гектор! – Мария прыгает возле него.
– Маш, ну дай поспать… чо ты… – он переворачивается на живот, уткнувшись в хрустящую подушку.
Гектор идет вдоль дороги возле дома, в котором жил в детстве. Он смотрит на проезжающий троллейбус с необычнем якорем: вместо двух рогов три, а лапы – то есть концы рогов – заточены до остроты римского меча. Если такой якорь попадет в человека, то с вероятностью в семьдесят пять процентов он убьет его и будет волтузить мертвое тело по обочине, пока не останется лишь крохотный шматок плоти. Есть только один шанс из четырех, что якорь просто оглушит человека трендом 17и пролетит мимо. Гектор отходит в сторону, чтобы его не задело и думает: «На кой черт троллейбусу такой якорь?» Он замечает в заднем окне девушку, которая смотрит на него и шевелит губами.
– Гектор! Я беременна! – Мария улыбается и смотрит на палочку. – Слышишь? Бе-ре-мен-на!
– Что? – из-под одеяла выглядывает слипшийся глаз Гектора. – Ты уверена?
– Конечно! На, – Мария протягивает ему тест.
Гектор смотрит, но не берет.
– Ты же на него писала?
– Я помыла же!
Убедившись, что Мария беременна, Гектор встает, зажимает руками ее бедра, поднимает и сюсюкается по дороге на кухню.
– Осторожно, – смеется Мария, – осторожно, не ударь меня о люстру.
– Боишься, что придется выбирать новую? – смеясь, поддерживает Гектор.
– Нет, боюсь электричества, – уже без улыбки отвечает Мария.
Они проходят дверь в домашний спортзал, потом дверь в гостиную, где гостей никогда не бывает, – сейчас это, скорее, кинотеатр для двоих, – а затем выходят в прихожую, главным сокровищем которой является оригинальное полотно Кандинского с причудливыми квадратами, линиями и кругами разной формы.
– Подумать только! – удивляется Мария. – Нет, ты представляешь? Через тридцать шесть недель у нас будет ребенок! За это время у меня в животике вырастут новые ножки, новые ручки, новое тельце, новая головка… новая личность! Тридцать шесть недель, Гектор!
– Как же мы его назовем? – говорит Гектор.
– А с чего ты взял, что это мальчик?
– Я и не говорил, – Гектор спускает Марию на паркет. – Ребенок – мужской род.
– А! Ну ты спешишь, имя пока рано.
– Почему?
– Потому что сначала нужно отпраздновать, – Мария делает детские глаза, – вкусняшками!
– Уже одеваюсь, – Гектор складывает довольное лицо.
Пока Гектор одевается, Мария заходит на кухню, чтобы помыть посуду со вчерашнего ужина, приметив и похвалил себя за то, что по привычке, которая передалась ей от матери, она убрала нож в раковину, хотя и тарелки, и приборы, и крошки остались на столе нетронутыми; это была та самая привычка, что заставляла среди ночи, – когда Мария вставала в туалет, – заглядывать на кухню, чтобы проверить, убрала ли она нож со стола, и он всегда был убран, за исключением тех случаев, когда его не убирал Гектор, поэтому Мария и не переставала проверять; сверхнаглостью было оставить на столе сразу два ножа, из-за чего Мария вполне могла устроить ссору на несколько часов за то, что Гектор несерьезно относится к раздражающему ее фактору. Вытирая губкой тарелки, Мария думает о том, что Гектор, – так как ему не нужна работа, – сможет проводить время с ребенком, пока она будет заканчивать архитектурный, а его денег хватит, чтобы дать ребенку все, что нужно: хорошую одежду, хорошую еду, хорошую школу, хороший университет, хороших друзей из хороших семей – в общем, хорошее все. К тому же, рассуждает Мария, когда ребенок вырастит, она будет еще не слишком старой, чтобы в полной мере наслаждаться жизнью.
Гектор идет на улицу за кофе и блинчиками к завтраку. На нем, как и всегда, коричневая водолазка, такие же брюки и серые кроссовки. На улице второе мая, теплое и солнечное второе мая с мягким ветром и приятным шумом города.
– Мне два капучино и блинчики: шоколадный с бананом, шоколадный с маршмеллоу и два с грибами и сыром, – говорит Гектор усатому подростку на кассе; несмотря на то, что Мария с Гектором могут варить кофе сами, у них редко бывает на это желание, а сам процесс похода за ним в другое место – хоть с блинчиками, хоть без – нравится им обоим; к тому же, этот парень варил приличный кофе и стряпал вкусные блинчики.
Гектор уходит в себя. Он перепрыгивает через прилавок и с разворота кидает увесистый кулак подростку в челюсть. Затем берет его за волосы и несколько раз дубасит о раскаленную плиту, где обычно жарятся блинчики. На слизистую внутри носа попадают молекулы, сообщающие о том, что запахло жжеными усами и беконом. От боли подросток приходит в себя и умоляет прекратить, но Гектор проводит серию прямых ударов, пока от неокрепшего черепа не остается лишь отдаленно что-то напоминающее человеческую голову.
