Мария больше не отвечает. Женщина выходит, протыкая ковры шпильками. На девятом этаже лифт останавливается, Мария и Гектор идут в номер по синему полу. Мимо проходит обнимающаяся парочка, которая не обращает на них внимания: парень что-то шепчет с игривой улыбкой девушке на ухо, а она в ответ прижимается к нему щекой, вытягивая левую грудино-сосцевидно-ключичную мышцу шеи. Мария проводит картой через черную коробочку на двери и Гектор заходит первым.

– Сука!.. Как же больно! – орет он и скидывает пальто.

– Что дальше, Гектор? Что мне делать?

– Полный стакан… стакан водки, – Гектор достает из шкафа красную сумку.

– Ты же не пьешь, Гектор?

– Делай, Маша… – говорит Гектор и идет в ванную.

– Поняла, поняла. Стакан водки, – Мария мечется по номеру, пытаясь найти бар.

Гектор усаживается на белое полотенце, которое здесь уже было, развязывает устройство для остановки кровотечения и шмякает его на дно ванны. Мария прилетает к Гектору вместе с едким запахом спирта; несмотря на высокую премиальность этой водки, она пахнет как и любая другая; кубики льда тренькают, ударяясь о стекло.

– Гектор… у вас был теракт? – Мария замечает темное отверстие на мышце, которую у спортсменов принято называть крылом.

– Потом, Маш, – Гектор заливает рану хлоргексидином, ручейки жидкости стекают до трусов. – Сука, да как же больно! На кой черт в подмышке столько нервов!

– Гектор, может надо скорую? – она округляет глаза.

– Нельзя, – он достает трамадол и вкалывает в плечо.

– Что значит нельзя, Гектор? Мне самой пулю доставать? Это ведь пуля, да? – Мария смотрит на занятого Гектора: тот закидывается таблетками и пьет воду из-под крана, напоминая уличного пса; затем она продолжает: – Ну прости, что беспокоюсь за тебя… А если бы я пришла с оторванной рукой, Гектор? Я бы пришла с оторванной рукой, наорала на тебя и попросила сделать вид, что все нормально. Как бы ты отреагировал? Смог бы обойтись без вопросов?

– Ранение сквозное, – Гектор достает из сумки несколько упаковок шовного материала. – Нужно только зашить.

– Смеешься? Я же не умею, – ее внутренние концы бровей тянутся к носу.

– Маш, все умеют… – временная бодрость Гектора сменяется прежней сонливостью.

– А я вот не умею, представляешь?

– Не волнуйся… Здесь одна вторая игла, – (хирургическая игла в форме дуги), – у нее такой изгиб… что справятся даже… у кого лапки…

– Очень смешно. Но ты понимаешь, о чем просишь? Это тебе не носки штопать – а я ведь и этого не делала, понимаешь?

– Ты меня любишь?.. – Гектор пытается посмотреть на Марию, но не может сфокусироваться.

– Люблю.

– Тогда зашивай… Сначала с этой стороны, потом с той… Делаешь стежок, завязываешь… отреза… стежок, завязываешь, отре… отрезаешь…

– А завязывать как?

– Да как шнурки… – Гектор закидывает левую руку в ванну, а правую укладывает на голову, выпячивая подмышку. – … Делай глоток… и давай… ты сможешь…

– Так это для меня? – верхняя губа Марии брезгливо подтягивается кверху, крылья носа разъезжаются. – Что сразу не сказал? Я бы виски налила.

– Как почувствуешь, что… что-то идет не так… пей еще и продолжай, – глаза Гектора закрываются. – Боюсь, что я… сейчас отклю…

– Гектор?.. – Мария прикладывает пару пальцев под нижнюю челюсть и нащупывает пульс. – Ох, малыш… – говорит она и переворачивает стакан над раковиной.

В номере наступает герметичная тишина. Мария собирается с мыслями, чтобы впервые зашить огнестрельную рану. Часы на ее запястье показывают 21:32. Мария моет и сушит руки, потом моет еще раз, потом снова сушит, потом снова моет и снова сушит, затем делает горький глоток и ставит виски на теплый кафель. Тремор¹⁰ с костлявых рук понемногу сходит. Она достает из упаковки иглу и пытается проткнуть горячую кожу Гектора, но ничего не выходит: возможно потому, что подобные иглы принято держать щипцами, а не потеющими пальцами, а может и потому, что кожа – о чем Мария никогда не задумывалась – сильно прочнее, чем, например, распространненый в обиходе хлопок.

– Да что не так?! – игла в руке Марии то опрокидывается, то выдвигается назад.

Мария берет передышку и смотрит на правое ухо Гектора, на котором по краю – чуть выше мочки – есть вырез как от дырокола (он говорил ей, что это шрам, полученный по юности в драке). Мария вздыхает, делает еще один глоток и продолжает. Спустя несколько попыток она покоряет первую дырку.

– Так!

Мария пытается сделать узел, но запутывается в испачканных кровью нитках. От полного стакана успокоительного остается половина. Она сушит рану стерильными салфетками из набора Гектора и не сдается. Наконец-то образуется первый узелок, но Мария затягивает слишком сильно, из-за чего узел прорезает кожу и остается в руках.

– Да будь проклято это шитье! – кричит Мария и начинает заново.

Стакан обновляется. Еще несколько минут кряхтения и получается первый шов. Раз за разом швы получаются все быстрее и крепче, а колени начинают поднывать от вмятин, несмотря на полотенце. На второй ране Мария воображает себя студенткой медицинского – получается вполне ничего, как ей кажется. Закончив, Мария заклеивает позор двумя полосками лейкопластыря по горизонтали и двумя по вертикали, на случай, если разойдутся швы. Затем она снимает с Гектора штаны и туфли, обмывает его влажным полотенцем и готовится к тому, чтобы донести девяносто килограмм мяса до кровати. Из позы огородника Мария обхватывает его под ребра и начинает тащить, иногда выкрикивая гласные, как это делают теннисистки. Уложив Гектора, она занимает диван, чтобы успокоить сердечно-сосутистую, и тоже отключается. Циферблат часов показывает 23:22. На улице совсем стемнело, если не считать искусственное освещение от фонарей, вывесок и снующих машин.

Пока тело Марии отдыхает в состоянии паралича, другая Мария – или все та же, это сложно понять – идет по кладбищу. Здесь довольно темно, но света достаточно, чтобы рассмотреть пробивающуюся зелень и серый цвет надгробий. Температура не ощущается. Мария доходит до плиты, на которой изображены какие-то каракули. Она собирается положить пахучий букет лилий, но слышит сзади чье-то мерзкое сопение. Мария поворачивается и видит двухметрового верзилу с огромными руками – кажется, что каждая из них размером с дом или гору, несмотря на то, что физически это оксюморон. Мария бросается бежать: она отталкивается ногами со всех сил, но стоит на месте. Мозг отстукивает приказы на работу всех мышц ног, но они не то чтобы не слушаются – их будто бы и нет. Мария оборачивается и вместо страшного гиганта видит желто-зеленое поле подсолнечников. Шляпки разворачиваются к ней и хором поют: «Ты где-то ле-таешь, ты где-то бе-жишь… а мы все смо-трим на тебя и сме-ем-ся, – (пауза), – смо-трим на тебя и сме-ем-ся!»

Сияющие пылинки парят по номеру, словно ночью залетал пьяный Питер Пэн и зацепился за что-то – «сука, дерьмо» – топливным мешком, из-за чего рассыпалась и разлетелась по комнате вся волшебная пыльца. Многоугольная фигура белого света липнет к ковролину, всякой мебели и укрытому одеялом Гектору. Со второй попытки Гектор открывает глаза на четверть от возможного и осматривается по сторонам, чтобы понять, где проснулся на этот раз. Любое движение или шевеление вызывает острую, а затем пульсирующую боль в подмышке, но чем больше он двигается, тем привычнее становится боль. Гектор опускает ноги с кровати, несколько пошатывается и на цыпочках проходит мимо Марии: ее голова уложена на ладошках и частично спрятана под волосами. Ударившись коленкой о тумбочку с ее книгой, Гектор виновато поднимает плечи и, не проверяя сон Марии, идет в ванную с кровавыми полотенцами и повидавшей вчерашний день одеждой. Без Гектора зеркало над раковиной выглядело гораздо лучше, теперь здесь: и желтое опухшее плечо, и страшное фиолетовое пятно вокруг пластыря, и потрескавшиеся от сухости белесые губы, и перекошенные морщины, словно он сам не в восторге, что посмотрелся в зеркало, и красные черточки, которые обычно производят впечатление глаз солидного человека. Пальцы левой поднимают серебристый рычажок и вода вырывается из водопровода, чтобы утолить жажду Гектора и оживить его губы. Волоски на спине, как антенны, чувствуют сзади чье-то присутствие. Гектор разгибается и находит в отражении Марию со слипшимися от сна веками.