– Прости… Прости, черепашка… – он переключает скорость той же рукой, что рулит; правая рука почти не слушается. – Я-я виноват. Я виноват, детка. Мне очень нужна твоя помощь… – Гектор заходит в крутой поворот, пролетая улицу с бордовыми, зелеными и коричневыми купольными маркизами⁴. – Говорить совсем… [неразборчиво]… Мне нужны туфли и пальто на парковке… Все остальное потом… – Гектор по привычке пытается проглотить слюну, но во рту сухо. – Ладно, милая?..

Пока Мария задумчиво дышит в трубку, Гектор останавливается на еще одном светофоре и наблюдает, как водитель спортивной купе выбегает из машины, – оставляя дверь открытой, – подбегает к впереди стоящему синему минивэну и опирается на его багажник: так, будто не дает чудовищу выбраться. Из минивэна выходит смеющийся парень с поднятыми – как-то так вопросительно и сочувственно – бровями, будто спрашивает: «Ну что ты творишь, дурачина?» – другой продолжает удерживать багажник и что-то прикрикивать.

– Ладно, Гектор. Туфли и пальто, поняла.

– Я буду… – загорелся зеленый; он обгоняет водителей, которые все еще смеются между машин, и замечает на багажнике минивэна наклейку с репликой Ходора «Hold the door!⁵», – я буду через пару минут.

Через секунду после того, как заканчивается разговор, раздается металлический грохот. За день до этого дальнобойщик, не спавший три ночи, выпросил еще один рейс, чтобы оплатить университет сына; находясь на грани человеческих возможностей, его поля зрения хватило лишь на то, чтобы увидеть сигнал светофора, которому он привык доверять; к сожалению, приятель светофор не был обучен проверять дорожную ситуацию – хотя технически это возможно – и сказал водителю: «Езжай, все чисто». Шестидесятитонная цистерна с молоком въехала в купе и минивэн, превратив их в жестяные груды, напоминающие пару смятых банок из-под газировки.

«Только что они смеялись, – думает Гектор и продолжает вести машину, – а теперь от них остались лишь тряпки и пенсионные накопления. Вряд ли кто-то будет разбираться в тонкостях этой аварии; вряд ли кто-то сделает из нее вывод о том, что существует некая очевидная проблема дорожных происшествий, которую можно устранить автопилотами или нейросетями для регуляции движения; и уж точно вряд ли кто-то потратит деньги, чтобы ежегодно сохранять более одного миллиона человеческих жизней, что по количеству людей сравнимо с населением Екатеринбурга. Все, что человечество может предложить водителю цистерны – сесть в тюрьму и подумать о своем поведении».

Справа от трясущейся руки Гектора лежит телефон. Он включает музыку, которую слушал накануне: что-то клавишное, минорное, – на экране бегущей строкой следует название: «Оулавюр Арнальдс. 1440».

– Нет… не сейчас, – Гектор оставляет несколько отпечатков крови на экране и включает Хабанеру из оперы Жоржа Бизе.

Он водит носом вслед за воображаемым смычком, который задает ритм на струнном инструменте. Сопрано пробуждает в Гекторе чувство прекрасного, из-за чего желание жить обретает дополнительный нарост в виде «и ради этого тоже». Машина Гектора пересекает дорожную разметку и проносится под открытый шлагбаум возле камня, на котором написано: «Feel the privilege of choice⁶». Парковка заполняется шумом, будто на кухне кто-то насыпает пшенку в пустую каструлю. Гектор представляет, как было бы хорошо, если бы Мария, словно цыганка Кармен, – которую в опере Жоржа Бизе ждали больше других цыганок, – чудом догадалась что играет в машине и вышла к нему на танцующих бедрах или хотя бы просто появилась, пока не кончилась песня. Гектор останавливает машину там, где должна выйти Мария, но пока ее нет. Анжела Георгиу исполняет последний куплет Хабанеры. От ожидания, которое вернее было бы назвать бездействием, веки снова начинают слипаться. Гектор по очереди скидывает кроссовки на резиновый коврик, а завершающая фиеста духовых разбивает его мечту о безлюдную парковку.

– Пов… повторить… повторить вызов…

– Соединяю…

После девятого длинного гудка Гектор сбрасывает соединение и потягивает вялым указательным пальцем за дверную ручку. Раздается глухой щелчок, похожий на далекий выстрел из воздушки. Дверь открывается на половину от прямого угла; кожа пальца из-за липкой крови пристает к пластмассе. Гектор смотрит по сторонам, но Марии все нет. «Вряд ли кто-то подумает, что это просто детский нарукавник для плавания» – думает он, глядя на перевязанное водолазкой плечо, и продолжает сидеть на месте.

– Гектор! – к машине подбегает худенькая шатенка с вещами наперевес; челка прикрывает брови; короткие волосы по бокам переходят в линию скул; миниатюрные мочки торчат как сережки; в глаза бросаются четко оформленные губы и радужка глаз с оттенком темного шоколада; на ней черная широкая футболка, которая заправлена в узкие штаны, и разноцветные, словно их разукрашивали дети, кроссовки; упругая, молодая кожа свободна от украшений. – Малыш, ты весь в крови… Что случилось?!

– Объясню… как зайдем в номер… Просто делай… вид, что все нормально…

– Нормально? Ты в крови весь!

– Да это я… спот… споткн… споткнулся…

– Мне совсем не смешно, Гектор! – живот Марии заполняет волнение, так как состояние Гектора напоминает предсмертное.

– Мы же договорились, Маша! – Гектор старательно держит туловище так, чтобы пистолет не было видно.

– Не кричи, Гектор! – лицо Марии принимает то самое выражение, которое хорошо знакомо Гектору.

– Черт, прости, детка, – он вытягивает из ее рук туфли. – Я очень… нервничаю… потому что могу умереть… – после каждой фразы Гектора одолевает одышка. – Но если будешь делать… что нужно, то я выживу… Что скажешь, чере… черепашка?.. Хочешь… ты хочешь, чтобы я выжил?..

– Хочу… – она крепче сжимает пальто.

– Нужно попасть в номер, – Гектор обувается. – Мы должны сделать… сделать вид, что все нормально…

– Будто мы поднимаемся в номер, чтобы потрахаться? – говорит она и еле заметно сверкает белками глаз.

– Да, точно так.

Гектор накидывает пальто и ковыляет, опираясь на Марию, которая на голову ниже его. Кнопка со стрелкой вверх загорается красным. «Долбанные лифты» – думает Гектор и прячет руки по карманам. Они заходят внутрь сияющей по-металлически кабины. На первом этаже к ним присоединяется бабушка в персиковом пиджаке с дизайнерским гнездом на голове. Сухая морщинистая шея приходит в движение, чтобы посмотреть, кто эти двое.

– Скорее бы потрахаться. Да, милый? – Мария прижимается к Гектору.

– Да, детка… скорее бы, – говорит Гектор.

– Хочешь меня?

Гектор смотрит на Марию и пытается понять, во-первых, почему она говорит именно об этом, если бабушка едва ли знает русский, а, во-вторых, притворяется ли она вообще или спрашивает уже всерьез.

– Умереть как хочу, – отвечает он.

Бабушка возвращает положение головы по направлению к стыку дверей. Табло над кнопками показывает двойку. Бабуля перебирает маленькими туфельками к выходу. Двери смыкаются почти бесшумно – особенно, если сравнивать с дыханием Гектора, скрип которого напоминает ржавые карусели. Кабина снова останавливается, когда табло показывает «5».

– We’re up⁷, – говорит Мария.

– Me too⁸, – говорит женщина лет сорока в короткой юбке с кружевами внизу и прической, будто переборщила с лаком для волос, а потом выглянула из окна.

– Oh, – удивляется Мария.

– Yep, – она заходит и жмет на седьмой, поглаживая худосочные ляжки, украшенные синяками разных цветов. – Work today, – она облизывает губы, – is no end. But… what’s left for us, right? – затем выдвигает нижнюю губу и краткосрочно дует в сторону лбу, встряхивая локоны. – We’re just butterflies… floating from one flower to another⁹.