«Июнь, — пронеслось в его мыслях, а раздражение мелкими разрядами заструилось под его кожей. — Ёбаное начало июня».
Дело Хопкинс-Харрингтон отправляли в суд значительно раньше срока, и Луи понятия не имел, что должен был с этим делать. За прошедший год он успел вложить в него столько времени и сил, что теперь точно будет скучать. В конце концов, когда наступит июнь он, скорее всего, всё ещё будет торчать в Вайоминге.
«Торчать в Вайоминге», — эти слова эхом отдались в его сознании, и Луи издал горький, безрадостный смешок. Это в каком-то смысле было проблемой. Если честно, Томлинсон больше не чувствовал себя застрявшим в Вайоминге. На самом деле, совсем наоборот. Боже, да если бы этот дурацкий вечер провели три недели назад и три недели назад Луи услышал бы эту новость, он бы перевернул всё вверх дном, но выбил из Зейна разрешение вернуться домой. А теперь…
Это было ещё одним отрезвляющим фактом, и Томлинсон, протяжно застонав, откинул назад голову, тут же больно ударяясь о каменную стену. По правде говоря, он действительно старался слишком много не думать о своём будущем и об этом затянувшемся пребывании в Шеридане. Он вообще особо много не думал, если честно, — слишком уж сильно был погружён в свои чувства к Гарри, напрочь забыв о Денвере и связанных с ним обязанностях. А ведь однажды ему всё же предстояло туда вернуться.
Внутри у Луи царил полный хаос, и его голова уже начинала довольно сильно болеть (как, собственно, и его сердце). «Почему всё так сложно? Почему мы вдвоём просто не можем быть последними оставшимися на Земле людьми?»
— Мне пиздец как нужно выпить, — пробормотал Луи себе под нос и, поднявшись на ноги, поплёлся назад к лестнице. По дороге заглянув в один из огромных арочных проёмов, он бегло окинул взглядом танцующих в зале людей, проведя пальцами по холодному, пыльному подоконнику, повернул на лестничную клетку и вдруг замер. Из-за угла до его слуха донёсся голос Гарри, отчего вниз по спине Томлинсона побежали щекочущие кожу мурашки.
— Я не хочу говорить об этом, — твёрдо произнёс Стайлс. Хоть Луи и не мог его видеть, он был в силах слышать тихую поступь ковбоя, шагавшего по пушистому ковру, и представлять, как он нервно двигается в сторону лестницы, хмуро глядя себе под ноги.
— Милый… — Судя по знакомому голосу и по лёгкому шороху дорогого платья, это была Энн Твист. Вдруг все звуки стихли, и Томлинсон решил, что они с Гарри замерли лицом к лицу на самой верхней ступени лестницы.
— Мам, давай… Давай хотя бы не сегодня, ладно? — немного нетерпеливо пробормотал Гарри.
— Прости за Уолтера.
Ковбой раздражённо вздохнул.
— Что ж, возможно, тебе вообще не стоило его приглашать.
— Нет, я имела в виду…
— Если ты не хотела, чтобы он упоминал стойло, тебе, блять, не стоило ему о нём говорить, — зло перебил её Гарри, и сердце Луи вдруг заколотилось, как бешеное, будто бы ему в кровь вкололи чрезмерную дозу адреналина. — И я не думаю, что ипотека — это конец грёбаного света, так что вряд ли вообще есть смысл что-то обсуждать…
В воздухе повисла напряжённая пауза, а Томлинсон закусил губу и широко распахнул глаза, дожидаясь ответа Энн. Он знал, что ему не стоило подслушивать этот разговор, но в то же время прекрасно понимал, что если попытается вернуться к скамейке, то лишь привлечёт к себе внимание собеседников. Поэтому он, сжираемый беспокойством за Гарри, неподвижно стоял у стены и отчаянно желал знать, что, чёрт возьми, происходит.
Гарри издал ядовитый смешок, в то время как его мать так и не проронила ни звука.
— Я не продам, — в конце концов отчеканил он, делая особое ударение на каждом слове. В его голосе отчётливо звучало раздражение — Стайлс прекрасно знал, что, сколько бы раз он это ни повторил это, никто всё равно не услышит.
Глубоко вздохнув, Энн снова заговорила, но на этот раз её голос был не громче шёпота.
— Гарри, я знаю, что ты по ним скучаешь. Мне очень жаль.
— Нет! — рявкнул Гарри, и Луи чуть не задохнулся из-за в разы подскочившего давления. — Нет. Ты не можешь… — Он замолчал и сделал медленный, судорожный вдох, будто стараясь, пока не поздно, унять разбушевавшиеся в груди эмоции. Когда же ковбой наконец заговорил, в его голосе послышался явный намёк на гнев и сильную, почти физическую боль. — Ты не можешь говорить мне, что понимаешь… что понимаешь причину моей привязанности к этой земле, в то же с этим время намекая на неправильность моего мнения. — Он снова прочистил горло, и Луи почувствовал, как что-то сжалось в его груди. Стайлс был на грани слёз. Перед глазами Томлинсона тут же замелькали изображения Гарри с дрожащими руками, и по всему его телу прошла леденящая дрожь. — Особенно учитывая тот факт, что ты используешь этот вечер для того… в первую очередь для того, чтобы поговорить со мной.
— Гарри…
— Нет, — снова перебил её ковбой. — Это моя жизнь. Это моё ранчо. Это моё решение. К тебе это никак не относится.
От высокого потолка гулко отдались звуки удаляющихся шагов Стайлса, а его мать, судя по всему, так и осталась стоять посреди лестничной клетки.
«Ох, Гарри».
Луи казалось, что от него остался лишь оголённый дрожащий нерв, который изо всех сил боролся с желанием выбежать из-за угла и наорать на Энн, прежде чем та успеет последовать за своим сыном. Было просто невыносимо понимать, что нет никакой возможности прижать Гарри к себе и хотя бы попытаться его утешить.
Почти не дыша и не шевелясь, Томлинсон так и стоял на одном месте, пока Энн наконец не вздохнула и, тихо выругавшись себе под нос, направилась к лифту, расположенному по другую сторону от мезонина. Тогда Луи запрокинул голову назад и, схватившись за неё руками, принялся раскачиваться из стороны в сторону. Теперь злость на мать Гарри сменило бушующее в груди торнадо эмоций.
Как он докатился до такого? Почему его жизнь полетела в тартарары? Как Луи должен был делать свою работу, если больше всего на свете ему хотелось облегчить страдания Гарри, помочь ему и защитить от всех бед? Как вообще Гарри мог всё ещё хотеть его после всех этих красноречивых напоминаний обо всех тонкостях их положения? О том, чью сторону Луи на самом деле представлял? Как у них что-то могло получиться? О чём они вообще думали?
«Я брошу работу, — пронеслись в голове Луи лихорадочные мысли, его сердце ёкнуло от страха, а пальцы, запутавшись в волосах, сжали их. Ему до ужаса хотелось, чтобы у него и правда была возможность сделать это. Чтобы он просто мог оказаться в мире, где он имеет полное право плюнуть на всё и делать то, что ему захочется. — И просто буду с Гарри. Просто буду с ним».
С его губ сорвался горький смешок, а на всё тело вдруг нахлынула такая страшная тоска, что он просто сполз под её тяжестью вниз по стене и плюхнулся на холодный каменный пол. Он так жалел, что не успел насладиться утренними объятиями с Гарри должным образом. А ведь сейчас он бы не принял их за обещание чего-то большего, а просто с благоговением ловил бы каждый вздох Стайлса, каждое его движение. Это было бы так замечательно… что попросту не могло с ним случиться. Луи никогда не чувствовал себя таким разбитым, как сейчас.
— Да пошло оно всё на хуй, — прошипел он, ударяя кулаком в стену и закрывая глаза из-за жгучей боли в груди. Ему очень нужно было выпить. Прямо сейчас.
Остаток ночи Луи провёл среди толпы самых разных людей; он потягивал своё пиво, смеялся и болтал со старыми знакомыми, но ни разу по-настоящему не забывал о тянущей боли где-то в районе сердца. Потом он вместе с вусмерть пьяными Найлом и Зейном присоединился к игре в шаффлборд³, проторчал там до полуночи и, наконец сбежав, снова пробрался к барной стойке. Там он заказал ещё одну бутылку пива и наконец уселся за пустой столик, стоявший недалеко от танцпола.
Усмехнувшись собственным мыслям, он сделал глоток холодного горьковатого напитка и покачал головой. «Нет уж. Нахуй всё, если мне хочется страдать, я буду страдать».
Ночь тянулась слишком медленно. Ужасно медленно. Луи даже умудрился прогнать часть тяжёлых мыслей, мечтая лишь о следующем утре, возвращении в Шеридан и своей комнате, где он мог бы спрятаться от всего мира наедине с бутылкой водки и всей дискографией Адель. Проблема была лишь в том, что с тех пор, как Луи услышал тот злополучный разговор на лестнице, он ни разу не видел ни Гарри, ни хотя бы признаков его присутствия. И его исчезновение лишь подливало масла в огонь душевной боли Томлинсона.
