Роджер хмыкнул, а Тим ничего не ответил в ответ на упрек, забирая стойку с микрофоном из угла комнаты. Он, как бы специально не смотря в сторону Брайана, обошел того стороной и занял центральную позицию.
Несколько минут он распевался, затем Томас наигрывал ему легкую мелодию, и Тим подпевал, пока связки не были разогреты, и они не преступили к концертной программе. В их списке было всего четыре песни, но эти четыре песни должны были быть отрепетированы таким образом, чтобы вся их группа была одним целом: пела, играла и звучала в едином ключе.
Роджер играл, и играл он, впрочем, как обычно, однако не вкладывал в это души. У него не было абсолютно никаких эмоций по отношению к музыке, которую он производил, а голос Тима только раздражал Роджера, и ему хотелось, чтобы эта репетиция поскорее подошла к концу.
Роджер не думал об игре. Не думал он и о концерте. Не думал о связках, не думал об остальных участниках группы, и как они звучали все вместе. Его мысли были направлены в сторону Тима — человека, который стоял к нему спиной и пел без отдачи, и у Роджера было вполне объяснимое желание забросить в него хотя бы своими барабанными палочками, чтобы тот заткнулся.
Но Тейлор продолжал отрабатывать свою роль. Он сам стал замечать, что играет не так «гладко», как должен, и это только бесило его сильнее, потому что Роджер не мог сконцентрироваться на музыке, как бы он ни старался.
Он не мог понять, как у Тима хватало смелости прийти сегодня сюда. Все это, конечно, было хорошо: что Тим не подставил группу, зная, как ответственно для них было отыграть этот концерт, и все же…
Роджера до безумия злило то, что даже сейчас Тим не ставил их отношения и его самого выше группы. Стаффел знал, что концерт был крайне важен для них, однако разве он не понимал, что для Роджера значило теперь его присутствие? Разве он не понимал, что все в этой сраной группе сейчас думали не об игре, а о том, как они трахались, и как Тим изменял «бедному» преданному Роджеру, и как Роджер увидел «все это» на вечеринке?
Не понимал он, как больно было находиться Тейлору в его присутствии и делать вид, что все это не имело особого значения?
Конечно, Тим все это понимал: был он неглупым мальчиком. Конечно, он знал, что Тейлору до отвращения неприятно было играть позади него, слышать его голос, видеть его движения и…
Роджер сидел и думал о том, как Тим изменял ему, и думал о том, как можно было быть таким идиотом, чтобы поверить в эту сказочную мысль о том, что Стаффел мог измениться. Перед его глазами, как лента фотографий, пробегали картинки с голым телом Джоанны, с испуганным лицом Тима…
Роджер пропустил удар.
…сменилось все это улыбкой Тима, которую он адресовал Роджеру на прошлых выходных, когда они гуляли по парку, и на удивление светило мягкое солнце; Тим, по своему обычаю, боялся даже прикоснуться к руке Роджера, вечно оборачиваясь по сторонам в страхе, что их увидят знакомые.
Тейлор вспомнил его худое тело на своей кровати, вспомнил нежную гладкую кожу, на которой он любил оставлять засосы, его тонкую шею, его сладкие губы со вкусом виски, и…
Он снова сбился и не вовремя ударил по барабану.
В течение нескольких дней после того, как маленькая правда вскрылась, Роджер пил, и пил он беспрерывно, и это помогало ему, но помогало на относительно короткий срок. И все же он старался отогнать от себя мысли о Тиме, потому что у него не было абсолютно никаких моральных сил выдержать это.
Теперь же избежать этого не удалось. Его взгляд был прикован к спине Тима, и мысли бешеным потоком крутились в голове у Роджера, «перебивая» одна другую. Он настолько сильно его ненавидел, насколько сильно любил.
— Значит так! — крикнул внезапно Томас, отшвырнув гитару, подаренную ему Тимом и Роджером в честь Дня рождения, в сторону. — Если вы сейчас не соберетесь и не начнете играть нормально!..
Он не закончил фразу, не зная, что сказать.
— Вы что, действительно не понимаете, что мы все провалим?
Роджер в который раз сыграл неправильно, а Тим пел так скверно и без эмоций, что уже не только Роджеру было невыносимо это слушать. Брайан, ставший заложником этих обстоятельств, понуро стоял в стороне, перестав играть еще плохо выученную им мелодию. Он невольно даже как-то сгорбился, подсознательно желая оказаться сейчас в другом месте.
— К тебе претензий нет, — обратился Тим к Брайану, увидев его лицо, и парень молча кивнул в ответ.
В студии, которую они арендовали за счет отца Тима, повисло молчание, и Стаффел, который был уже повернут к остальным участникам группы, развел руки в стороны. Он был в возбужденном состоянии, хотя и пытался скрыть это за маской равнодушия. Скорее всего, он и сам понимал, что облажался на этой репетиции — и не только на ней, — но исправить ничего уже нельзя было. Особенно, если речь шла не о репетиции.
— Пою, как могу, — изрек Тим под смешок Роджера, и на лице Стаффела отразилось раздражение. — Что?
Его взгляд устремился прямо на Роджера; Тим смотрел с такой злостью, как будто бы это вовсе не он предал Роджера, а наоборот, и как будто именно Роджер заставил его прийти сюда сегодня, а теперь что-то еще и требовал от бедного-несчастного Тима.
— Да ничего. Пой нормально, и не будет к тебе претензий. «Солист», — добавил Роджер язвительно, скрививши губы. На его лице застыло презрительное выражение, хотя на деле он еле подавлял в себе порывы ярости, которая буквально разрывала его внутри от бездействия. Ему было до боли трудно смотреть на Тима, и на него разом накатывало столько эмоций, что Роджер и сам не был способен разобраться в том, что испытывал прямо сейчас.
— То есть, это я не попадаю в ритм и не могу справиться с двумя палками? — на повышенных тонах спросил Тим; он покраснел, и было видно, что еще немного, и он не выдержит: однако, что произойдет после этого «не выдержит», никто не знал, характер у Тима был вспыльчивый и переменчивый.
— Не тебе оценивать мой ритм и мои палки. Вначале научись рот в такт открывать, а потом будешь на мои палки зариться.
— Хватит! — крикнул Томас, до этого молча стоявший в стороне; он прерывал Стаффела, который явно собирался сказать очередной невероятно «язвительный» ответ, гневным взглядом прожигая Роджера. Лицо у Томаса горело посильнее Тимыного. Его гитара все так же валялась в стороне, хотя Томас любил ее больше, чем любил что-либо на свете; он переводил гневный взгляд с Роджера на Тима и обратно, не находя нужных слов. Казалось, что еще совсем немного, и он взорвется прямо на месте. — Вы совсем обнаглели? Не делайте вид, что не видите, что вы нахрен группу ломаете, идиоты!
— Следи за языком, Томас, — прохладным голосом отозвался Роджер, поднимаясь на ноги; он внезапно почувствовал, что уже не может сидеть на месте. Он встал около стула, скрестивши руки на груди, и не мигая, смотрел на Томаса, который практически стрелял молниями в Роджера, при этом протяжно взвыв.
— Да хватит уже! — не выдержал он, вскинув руки кверху. На лице его отражалось такое отчаяние и усталость, что можно было предположить, что ему уже осточертели все эти конфликты в группе.
К сожалению, именно «группой» назвать их можно было разве что на самых начальных этапах. Тогда они еще были вдохновлены идеей стать популярными, мечтали о концертах и фанатках и не знали о трудностях, что собирались возникнуть на их пути. Потом же все слишком сильно поменялось: они не умели идти на уступки, и их «лидерские качества» мешали всему. Они были друзьями, но, скорее, по отдельности, чем все вместе.
— Мало того, что вы ебетесь за углом, подставляете нашу группу перед всеми, потому что ты, — Томас с яростью тыкнул в воздухе пальцем в сторону Тима, — не можешь держать свой хуй в штанах, так вы еще и выставляете это на всеобщее обозрение! Вы вообще думали, какая теперь репутация у нашей группы? Вы хотя бы задумывались о том, что о нас теперь говорят?
— Тебя волнует, что… — перебил его Тейлор, спокойствие которого окончательно сходило на «нет». Он ощущал, как постепенно терял самообладание, и немая ярость, до этого обращенная к Тиму, медленно перенаправлялась и к Томасу. И хотя Кингсли уже много лет был его другом, Роджер абсолютно не узнавал его сейчас: он был таким гнусным, противным, копающимся в чужом белье, что Тейлора воротило от всего этого. Он не был готов к тому, что люди, которых он так любил, один за одним оказывались не теми, за кого себя выдавили.
