Он и сам прекрасно понимал, что «надо что-то делать», но совершенно не знал, как. В том состоянии, что он находился сейчас, он еще больше «не знал, как», так что из этого разговора вряд ли вышло бы что-то разумное, но, видя уставшее лицо Мэя, который не заслужил психов Роджера, он ответил:

— Знаю, Брайан. Но это не так просто, как ты себе можешь представить.

— Я вообще не думаю, что это просто, — отрезал он.

Он был уверен в том, что самостоятельно с наркотиков Роджер вряд ли слезет, даже если Брайан будет круглосуточно за ним ходить и заставлять писать в баночку каждые две недели. Это так не решалось, и Тейлору явно требовалась профессиональная помощь.

— Если я скажу, что тебе надо пойти в клинику, ты меня пошлешь, да? — Брайан подкурил сигарету и затянулся, рассматривая свои заляпанные грязью кроссовки, что валялись у входа в номер.

— Да, — без раздумий ответил Роджер.

Кроме того, что он моргал ресницами и переодически отвечал Брайану, ни одна мышца его тела не была задействована. Было ощущение, словно в район живота положили тяжелый булыжник, который невозможно было сместить с себя, и Роджер сидел, пригвозжденный к стулу, не в силах даже рукой махнуть.

По правде говоря, ему бы очень хотелось поднять хотя бы одну руку: отмахнуться от черных точек перед глазами, которые мешали Роджеру сфокусироваться на лице Брайана; и отмахнуться от мыслей, которые с каждым часом становились только хуже и хуже.

— Ты сам-то хочешь бросить?

Брайан курил. Роджеру казалось, что если Мэй еще раз выдохнет дым в его сторону, его тут же стошнит. Роджер тяжело вздохнул, проклиная вчерашний вечер и свою неосторожность, при которой он принял метамфетамин, а затем вернулся в их гостиницу.

— Хочу, Брай, — устало ответил Роджер, которому казалось, что разговор начинал ходить по кругу, — но это не так просто. Я уже пробовал.

Брайан вздохнул, ожидая чего-то подобного от их разговора. Черт, конечно же, он понимал, что слезть с наркотиков очень сложно, особенно если это все вытекало из прошлого, однако… разве можно было променять свою жизнь на все это?

— Ничего не получится, пока ты не уберешь проблему изнутри, — ответил Мэй, замечая, что последняя в его пачке сигарета уже почти догорела. Он вспомнил, что, когда он только приехал в Париж, уже тогда Роджер курил траву, как минимум. — Ты снова начал принимать из-за отца? Из-за атак? — спросил он аккуратно, боясь затрагивать эту тему.

Роджер посмотрел на свои ботинки. Откуда-то нашел в себе силы на монотонное постукивание ногой по полу.

Он бы легко мог соврать Брайану и сказать, что основной причиной его возвращения к наркотикам был отец, но Роджеру уже самому настолько осточертела его бесконечная ложь, что он, прижав руку к животу, пытаясь этим хотя бы немного унять боль, сказал:

— Когда я уехал из Лондона, помимо всех остальных причин, я боялся, что снова вернусь к наркотикам. Лондон, знаешь… носит в себе столько воспоминаний, что, находясь там, от них может быть трудно отказаться, — говорил Роджер очень медленно, растягивая каждое слово, но он хотя бы мог это делать, даже с учетом спутанных мыслей в голове. — Когда я был в Истборне, я нашел успокоение в природе. Даже одинокий маяк меня успокаивал. Когда я попал в город, полный возможностей… — Роджер пожал плечами, вспоминая, как впервые переступил паб Парижа, откуда все и началось, — то сорвался. Я думал, что после отдыха умом и телом в Истборне, я, как бы, «излечился», но это было бы слишком легко.

Он снова тяжело выдохнул и потер переносицу пальцами. Он не хотел врать, но и не хотел говорить всю правду, и говорил какие-то части от нее, пытаясь составить в своей голове хотя бы какую-то последовательность собственных действий и событий.

— Отец здесь не главная причина, хотя он изрядно поебал меня еще с самого детства. Я думаю… думаю, война сыграла свою роль.

— Не хочешь об этом говорить? — спросил Мэй тихо.

Для него самого эта тема была очень болезненной: он до сих пор иногда кричал во сне, шарахался от резких звуков и с опаской поглядывал на простых людей. Война сделала его жестче, а еще она сделала его одиноким. Но Брайан был уверен, что время лечит и, в отличии от Роджера, жить он хотел. У него были планы и желания, которых он намеревался достичь своими усилиями.

Роджер вопросительно на него посмотрел, наконец отложив пачку соленых орехов на кровать, съев всего пару штук из них.

— Зачем? Не мне одному досталось на войне, многие уже мертвы, многие стали инвалидами, у многих пропали сыновья и братья. Мне не хуже других.

— Да, но от того, что у кого-то сломана рука, твоя собственная меньше болеть не станет, — сказал он спокойно. — Просто ты очень закрытый, — добавил Брайан, немного подумав. — Мне кажется, это частично причина твоих панических атак. Я знаю, что трудно говорить о том, что чувствуешь, и я не психолог, но… — Мэю было трудно выразить словами то, что он хотел сказать, особенно беря в учет тот факт, что он сам никогда подобного не переживал и не знал, какого это. — Твое прошлое тебя ко дну тянет, и ты не видишь решения проблемы, но, может, все проще, чем кажется.

Роджер слабо усмехнулся — кстати, впервые с того времени, как он вернулся в отель. Брайан был таким славным, но каким-то по-детски невинным, что ли, даже несмотря на тот факт, что он прошел войну.

Ничего проще быть не могло, и Роджер знал это.

— Мое прошлое сделало меня таким, каким я являюсь сейчас. Моя жизнь хоть и имеет светлые моменты, — Роджер посмотрел на Брайана, помолчав, — но… по сути говоря, состоит она из дерьма.

Роджер и не думал делать из себя мученика и обсуждать свои бесконечные проблемы, но, как бы он ни хотел «погеройствовать», против метамфетамина не пойдешь. Все то время, что Брайан спал, и пока они разговаривали, Роджер думал примерно о том, что сказал только что Мэю. Его посещали исключительно депрессивные мысли, и Роджер — в чем он не признался бы Брайану, — сидя на мягком кресле, не раз за эту ночь задумался о том, в чем был его смысл жизни, и не стоило ли это уже, в конце концов, прекратить?

— Не знаю, как мне поможет то, что я начну жаловаться. Но если ты так считаешь… — недоверчиво проговорил Роджер, у которого на лице читалось презрение ко всей ситуации, в которой он опять должен был казаться слабым человеком. — Я чувствую, что…

Роджер задумался. Задумался о том, что же он на самом деле чувствовал, что его задевало, и почему он из года в год возвращался к наркотикам. В том состоянии, что он сейчас пребывал, порой очень сильно хотелось вскрыть вены и пожалеть себя, но Тейлор отрешенно подумал о том, что никогда, по сути, не пытался на сто процентов понять себя, а тем более, позволить кому-то другому понять его.

— Ну, война повлияла на меня, — тупо повторил он и снова посмотрел на Брайана, не особо понимая, что говорить дальше. Он зашел со стороны. — Думаю, мне было тяжело в лазарете, и может быть, это сказалось на психике: ко мне вернулись атаки именно в тот момент. Ну… — он прокашлялся, чувствуя себя на приеме у психолога, когда говоришь о каких-то мелочах, потому что о чем-то серьезном говорить было бы слишком больно, — на фронте стало еще хуже. Надо было все время бегать под пулями, тащить тела солдат.

Он замолчал.

— Вот, что я думаю, — закончил Роджер.

— Да, война и меня поменяла, — Брайан кивнул, вспоминая те моменты, когда, будучи в Афганистане, он полностью отключал чувства, не думая о том, сколько людей погибало из-за оружия, что он своими руками спроектировал. — Я тебе рассказывал, что ближе к весне меня сделали инженером? — задал он риторический вопрос, чувствуя, как в горле появился ком.

Брайан считал, что это было неправильно по отношению к Роджеру — заставлять его раскрывать свою душу в то время, как он сам никому не рассказывал о том, что терзало его самого.

— Военным инженером, я имею ввиду. Поэтому нас тогда и высвободили из той афганской базы, наша команда имела ценность для армии. Не думаю, что они рассказали тебе и остальным медикам подробности той ситуации, — Брайан замолчал, переведя взгляд в окно. Слова застревали где-то на половине пути, и ему приходилось выдавливать их из себя. — Сначала может показаться, что изобретать оружие легче и явно безопасней, чем быть рядовым солдатом… Но, Роджер, — Мэй втянул ртом воздух, которого в один момент оказалось слишком мало, — я стольких убил. Сотни человек. Это все было осознанно. Я мог не соглашаться, но слишком сильно трясся за свою жизнь. Я с тех пор спать по ночам не могу, все думаю, сколько гражданских погибло из-за того, что я струсил, — Брайан замолчал, опустив взгляд, он боялся посмотреть на Роджера. — Я никому этого не рассказывал. Но если я хочу, чтобы ты был до конца честен со мной, то я должен быть честен с тобой, — Мэй знал, что Роджер ходил по поверхности, рассказывая ему очевидные вещи, но он до сих пор так и не сказал ничего конкретного. Брайан на собственной шкуре знал, как тяжело это было сделать, и он надеялся, что его откровение не было напрасным.