Сколько раз он думал об этой встречи, и сколько раз он представлял себе, как оттолкнет Роджера и скажет, что нечего возвращаться в прошлое. И сколько раз ему снились горячие губы Роджера на его шее и собственные руки, что тянули Тейлора на себя.
Он стоял, чувствуя подкатывающие слезы, и проклинал все на свете: свою мать, что написала Роджеру; самого Роджера, что он оказался в этом чертовом Париже и пришел к нему домой; и, что самое главное, самого себя за эту слабость.
Он хотел сказать: «Хватит, Роджер. Тебе действительно пора домой» и промычал:
— Ты же любишь меня, Роджер. Ты все еще, даже сейчас, любишь меня.
Роджер едва нашел в себе силу воли кивнуть, глотая ком в горле и слезы, которые он так презирал.
Голос Тима был хриплым, словно под воздействием пачки выкуренных сигарет. Он посмотрел на Роджера долгим взглядом, прежде чем сказать:
— Но ты ведь не вернешься?
Роджер прижался губами к губам Стаффела долгим поцелуем, что было, скорее, актом прощания. Тейлор обхватил его лицо своими руками и отстранился, смотря в эти грустные глаза, которые так много раз мерещились ему на войне.
Он зажмурился и уткнулся лбом в лоб Тима, тяжело хватая ртом воздух.
Роджер бы так хотел, чтобы время замерло навсегда: тогда бы не пришлось говорить то, что он должен был сказать. Тогда он мог бы растянуть этот момент и все обдумать, но сейчас у него не было даже минуты.
— Я люблю тебя, Тим, но вернуться было бы ошибкой, — прошептал Роджер, пытаясь сморгнуть наворачивающиеся слезы.
Он зарылся пальцами в волосы парня, будто бы что-то невидимое не отпускало его от Тима. Наверное, никогда в жизни слова не давались Роджеру с таким трудом, даже тогда, когда он отказал Тиму в первый раз.
Тим поднял голову вверх, смотря на беззвездное небо и тучи, которые проплывали над ним. По щеке побежали слезы, одна за одной, и Тим ощутил руки Роджера на своих волосах.
В груди как будто выбили рану, разрывающую все нахрен от этой боли, что и на землю повалить его смогла бы. Он упирался спиной в стенку, и наверное, только это спасало его от того, чтобы не свалиться на колени, сдирая кожу до крови.
Тим резко скинул руки Роджера с себя, словно это доставляло ему невыносимую физическую боль, и с ненавистью посмотрел ему в глаза.
Роджер умел мстить.
Роджер умел причинять страдания получше его самого.
— Никогда больше не прикасайся ко мне. Пошел ты нахуй со своей любовью.
И, толкнув Роджера в сторону, он размашистыми шагами пошёл прочь с этой улицы.
========== Часть 14. Там, Где Восходит Солнце ==========
Роджер не знал, что терзало его больше: то, что он окончательно и навсегда — теперь уж точно — расстался с Тимом, или то, что он соврал Брайану и в какой-то степени предал его. У него был такой каламбур мыслей в голове, что он шел около двух часов по темной улице, не озираясь на местных бомжей и хулиганов, и не чувствовал ни усталости, ни страха. Иногда его ходьба была настолько быстрой, что Роджер почти переходил на бег, пытаясь скрыться от самого себя.
С одной стороны, он чувствовал, что наконец освободился от ноши в виде Тима навсегда. Всю войну и даже после нее у Роджера было тягостное ощущение того, что их с Тимом отношения не закончены на все сто процентов, и он постоянно возвращался мыслями к Стаффелу. Он думал о нем днями, и Тим снился ему по ночам, и Роджер даже в Париж приехал по неизвестной ему причине, словно что-то манило его сюда, и хотя Тейлор не признался бы самому себе в этом, но он просто надеялся однажды встретить здесь Тима.
С другой же стороны, в то время, как Роджеру это развязало руки, и дало четкое ощущение того, что, бросив Тима снова, он все сделал правильно, Тейлору было тошно от мысли о том, как сейчас страдал Стаффел. Роджер мог быть каким угодно, но только не мстительным, и никогда в жизни в трезвом уме не пожелал бы он боли и страданий Тиму — несмотря даже на то, какие мучения принес ему сам Стаффел. Картинки того, как Тим, старательно скрывавший свои эмоции для окружающих, заходил в дом, говорил родителям, что все в порядке и поднимался в свою комнату, падая в слезах на диван, вертелись у Роджера перед глазами, и он пытался подавить в себе режущее чувство вины перед Тимом.
И все же Роджер знал точно: первая любовь не забывается, но возвращаться к прошлому не стоило; он знал точно: их отношения были бы обречены на провал, и такие люди, как они с Тимом, не смогли бы быть вместе. Так не лучше ли было закончить эту историю сейчас и забыть обо всем этом?
Роджер остановился посреди улицы, почти ступая ногой на проезжую часть, и мыслено проговорил то, что он прощает Тима за все то, что он ему сделал. Он прощает и отпускает, и желает всего наилучшего. И, как бы там ни было, Тим подарил ему массу незабываемых моментов, рвущихся наружу чувств, заботы и любви, так что стоило оставить эти приятные воспоминания у себя в голове, а не вечно возвращаться к его проступкам и измене.
Далее он снова вспомнил о Брайане и о тех словах лжи, что он ему сказал, и Роджер подумал о том, как сильно он не заслужил такого человека, как Мэй, и сколько еще боли он собирался ему причинить.
Он представлял то, как расскажет Брайану о том, с кем он был этим вечером, и что никакой работе в пабе не существовало, и кем была забита его голова все это время, и перед глазами стояло грустное понимающие лицо Брайана. Он молча кивал и отходил в сторону, не желая показывать свою боль, которая все же застыла в глазах, что с еле видимым упреком смотрели в сторону Роджера.
Какие бы сильные чувства у него не были по отношению к Мэю (что были самыми искренними и чистыми), они были ничтожны по сравнению с тем, что мог бы дать Роджер Брайану, развяжись он окончательно от отношений с Тимом. Нельзя было начинать что-то новое, пока старое еще пылало болью и воспоминаниями, и пока его история с Тимом не была подведена к логическому завершению, его история с Брайаном не могла начаться.
Роджер знал, что другого выхода у него не было, и разговор со Стаффелом был необходимым; теперь же нужно было каким-то образом объяснить Брайану то, что он был с Мэйем не потому, что не получилось со Стаффелом, а потому, что так хотело его сердце.
Роджер словно разрывался между двух огней, чувствуя вину перед Тимом и Брайаном. И если с первым все было ясно, и Роджер не желал возвращаться к этому вопросу никогда более, то со вторым все было туманно, так как Брайан легко мог бы сказать, что вся эта история со Стаффелом уже окончательно ему надоела, и что он больше не может это терпеть. А еще Брайан мог бы очень сильно удивиться, узнай он, что причина поездки Роджера в Париж была почти стопроцентно вызвана желанием увидеть Тима или хотя бы проникнуться той атмосферой, в который он жил до войны. Теперь из Парижа хотелось сбежать, и Лондон вдруг показался Роджеру теплым домом.
Тейлору очень хотелось бы избежать самобичевания и собственных страданий, но, «прогуливаясь» вдоль парижских улиц, он стал думать о том, как несчастен он сам был. Только что он потерял одного близкого человека, перед этим обманув другого, а теперь мог еще и остаться совсем один — если этот другой вдруг не сможет жить с таким человеком, как Роджер, и его каждодневными выходками. Роджер сам рушил свою жизнь, совершая все новые и новые ошибки, обманывая себя и других.
И ему вдруг стало так противно и так мерзко от самого себя за все те разы, когда он пытался бороться с этим желанием, — нет, скорее привычкой — врать, и в который раз проигрывал, снова и снова обманывая людей вокруг.
Роджер просто не знал, как можно было сейчас смотреть Брайану в глаза, не знал, как можно было заснуть без мыслей о Тиме и о том, что произошло.
Он остановился посреди пустой улицы и уперся рукой о ледяную стену дома, чувствуя себя совершенно разбитым. Тейлор протер ладонью глаза, с ужасом осознавая, что до конца «смены в пабе» оставалось еще часа четыре, и его голова была заполнена горькими воспоминаниями о Стаффеле и чувством вины перед Мэйем, который ждал его дома.
