Он подошел к шкафу, где раньше лежали вещи Тима, и боль скрутила его живот. Он оперся рукой о шкаф, пытаясь выкинуть из головы написанные в письме слова. Вздохнув, он продолжил:

— Может быть, это прозвучит жестоко, но я не хочу видеть свою мать. Знаешь, она больна, но… я знаю, она умеет писать, и большую часть времени она адекватна, не считая приступов и периодической амнезии, так вот она… она мне даже ни разу не написала за войну, так что…

Он громко опустился снова на кресло и долгим взглядом уставился на улицу. Моросил дождь, и над улицами поднимался еле видимый туман.

— Да и это не имеет смысла, Брайан.

Роджер покусывал губы, не имея желания смотреть прямо в глаза Мэю, который молча сидел, словно обездвиженный, с окурком сигареты.

Тейлор закурил еще одну сигарету. Он не заметил, что его пальцы дрожали.

Брайан смотрел на Роджера с уже нескрываемой болью в глазах, его сердце просто нахрен сжималось. Он понимал каждое произнесенное им слово, но все же… все же все эти проблемы меркли по сравнению с его желанием быть ближе к Тейлору.

— Родж, — сказал вдруг Брайан мягко. — Люди везде будут счастливы, куда бы ты не поехал. Даже в самой забытой богом деревне, даже там ты столкнешься с чьим-то счастьем, — он тяжело вздохнул, проведя рукой по своим волосам. — Да меня тошнит от всех, кого я встречаю здесь, поверь. Мне тошно видеть их всех, — слова, которые он так никому и не осмелился произнести, сорвались с языка, и Брайан уже чувствовал, что не может остановиться. — Я видел отца, но ничего не почувствовал. Я видел девушку, которую столько лет любил, но не чувствовал нихрена, смотря на то, как она плачет… — Брайан зажмурился, протерев пальцами глаза.

Было ощущение, что все эти люди ничего не понимали. У них уже была совершенно другая жизнь, отличимая от их собственной, и вряд ли ему уже когда-то удастся «догнать» всех этих людей.

До этого дня, Брайану казалось, что одним из немногих, кто сможет понять его, будет именно Роджер. Видимо, он ошибся.

Роджер же молча слушал то, что говорил Брайан, и каждое его слово раздавалось какой-то особой болью в его сердце. Он знал о смерти Скотта, что был так дорог Брайану, но у него не хватало внутренних ресурсов для того, чтобы поддержать Брайана в этот момент, как подобает.

Ему вообще зачастую казалось, что он был капризной девчонкой, за которой Брайан вечно подтирал слезы, а он только вертел носом. Он почему-то вовсе забыл о том, как ухаживал за Брайаном, и как рисковал ради него в бою.

— Счастье не свалится с неба ни для кого из нас. Сейчас куда бы ты не поехал — везде будет «не так», — закончил Мэй, ощущая какое-то скребущее чувство внутри него: ему казалось, Роджеру плевать на его слова.

— Я умираю здесь, Брайан, — ответил он, словно Брайан до этого разговаривал не с ним. Он был таким отрешенным, погруженный самого в себя, что Мэй не был уверен, долетает до него хотя бы четверть смысла того, что Брайан пытался сказать. Роджер делал почти беспрерывные затяжки. — Я точно здесь умру.

— Что? — Мэй нахмурил брови и, пытаясь погасить в себе бурлящее чувство неловкости вперемешку с пониманием, что Роджеру сейчас был важен только он сам, Брайан подошел к Роджеру, который, словно в бреду, повторял эту чертову фразу, не слыша ничего вокруг себя.

Ему вдруг стало трудно даже прикоснуться к Тейлору. Он присел на колени рядом с его креслом.

— Не неси ерунды, ты здесь не умрешь. Тут есть Томас, — сказал он, боясь вызвать лишь раздражение в Роджере. — Есть я, — добавил он тише. У него почти болело сердце. — Может, для тебя этого мало, я понимаю, но не думаю, что совсем одному тебе будет лучше. Ты просто ищешь повод сбежать.

Когда рука Брайана упала на плечо Роджера, тот дернулся. Линия губ Тейлора исказилась, и он отдернул руку Брайана. Холодные глаза со «спокойной» злостью посмотрели на его лицо.

— Я не ищу способа сбежать. Я просто хочу поехать туда, где мечтал жить всю жизнь. Могу я себе это позволить после ебучей войны или нет?

— Я не пришел тебя жизни учить, Роджер, — сказал Брайан спокойно, выдержав волну раздражения, обрушившуюся на него только что. Он вздохнул и отодвинулся от Тейлора. Он прекрасно понимал Роджера, а еще он понимал, что тот должен сам все осознать, а его нравоучения сейчас вызовут лишь злость и непринятие. — Ты волен делать все, что захочешь, но не надо делать из меня врага, я просто не хочу, чтобы ты думал, что у тебя никого нет.

Брайан выглядел таким уставшим и… да что врать-то? В начале встречи он был пусть не веселым, но с приподнятым настроением и явно хотел этой встречи, а теперь он выглядел растерянным и как будто не понимавшим, зачем вообще сюда пришел. Роджер зажал пальцами виски. Сквозь зубы сказал:

— Хорошо. Извини. Я забыл, что у меня есть не только враги.

Он выдавил слабую улыбку, которая была неискренней от слова «совсем» и снова уставился в открытое окно. Он знал, что он был совершенно негостеприимным, и знал, что, если их с Брайаном разговор сейчас закончится, он уйдет действительно совсем один — что не особо его пугало, — но что самое главное — вряд ли появится еще шанс встретиться с Брайаном.

Во время войны Брайан был его лучшим приобретением, одна только мысль о нем спасала Роджера в самые тяжелые ночи, и — он совсем не врал — вкус его губ еще долгие дни грел его. Ему трудно давалось сейчас все то, что он делал и говорил, но другого выхода не было.

— Я ничего не забыл, Брай, — мягким голосом сказал он, когда голубые глаза застыли на мрачном лице.

Он знал, что Мэй не заслуживал такого отношения, но Роджер не хотел врать. Не в такой ситуации.

— Дело не в тебе, ладно? — Роджер шикнул, когда сигарета, о которой он вовсе забыл, больно обожгла кожу его пальца. — Я думаю, у тебя здесь семья и друзья, а я не играюсь и действительно хочу уехать.

— Хорошо, — Брайан кивнул, борясь с мучительным комом в горле. Вслух он не стал произносить, что никакой семьи и никаких друзей тут у него, в принципе, и не было, и лишь тихо хмыкнул, чувствуя, как все внутри буквально раздирало на части. Отчего-то именно сейчас эмоции, которые так долго находились в приглушенном состоянии, начали накатывать на него одна за другой.

Брайан поднялся с пола и аккуратно провел рукой по пшеничным волосам, выгоревшим на афганском солнце, пытаясь запомнить едва весомое ощущение на своих пальцах.

— Только не теряйся, ладно? — попросил он отрешенно и, так и не дождавшись ответа, буквально вылетел из квартиры, сдерживая стеклянные слезы в глазах.

***

Стояло прохладное лето. Начало июня, а показатели едва переваливали за двенадцать градусов по Цельсию. Он не хотел притрагиваться к своим старым вещам, но выбора не было: он по-быстрому упаковал в пыльную сумку легкую куртку, пару футболок, две пары джинсов. Закинув сумку через плечо, он проверил наличие сигарет в кармане и побежал на вокзал «Виктория» в единственных кроссовках.

Шел мелкий дождь. Зонтика у него с собой не было.

Поезд мчался быстро, и все это время Роджер непрерывно смотрел через окно на пролетающие мимо поля и леса. Уже через каких-то три часа, поселившись в домике у самого берега Ла-Манша, он ходил босыми ногами по холодному песку и вдыхал соленый воздух. Ла-Манш простилался вдоль всего города, и Роджер, отойдя от своего жилища на приличное расстояние, безмолвно смотрел на разбушевавшиеся волны пролива, что ударялись о скалы и охватывали его ноги ледяными каплями.

В послевоенное время, да еще и в «городе стариков» людей было по пальцам посчитать, и Роджеру почти что бесплатно отдали комнату в доме хозяйки — милой пожилой женщины лет семидесяти. Она сказала, что он может остаться здесь хоть на все лето, и Роджер подумал: «Жаль, что не на всю жизнь».

На следующий день после долгой прогулки и короткого сна — он поднимался, как подорванный, имея вкоренившуюся намертво привычку вставать ни свет ни заря, — он сел за маленький письменный стол у окна и, написав парочку слов о том, что все в порядке и он уже доехал до места назначения, Роджер завернул весточку и, отнеся его на центральную почту, послал письмо Брайану.