— Но я нашел музыку. Это началось еще задолго до травы, впервые я увидел, как играет кузин, и понял… понял, что это то, что мне интересно, и что это то, что может, ну, знаешь… — он вдруг замялся, неловко посмотрев на Брайана, — что может спасти меня. И это было великолепно, Господи. Я полностью погружался в музыку, и я чувствовал себя так охренительно-хорошо, когда играл, когда пел, когда просто слушал музыку. И потом я познакомился с Томасом и Тимом, и мы сформировали группу. А дальше ты, пожалуй, итак все знаешь.

Роджер замолчал, уставившись куда-то в район ног Брайана, что в неудобной позе лежали на кровати. Ему стало некомфортно от всего, что он только что сказал, и он не знал, как Брайан все это воспримет, но ему стало так хорошо, так по-настоящему хорошо, как будто все то, что терзало его душу долгие года, наконец нашло отраду.

Он и не думал, что его своеобразным лечением станет разговор с Брайаном посреди раненых солдат, в темном госпитале. Роджер вовсе не упомянул то, что, на самом деле, терзало его этим вечером, но он не видел в этом особого смысла. Какая была суть в том, чтобы рассказывать Брайану, что-то, что он, казалось бы, пережил и давно отпустил, снова возвращалось.

Роджер не знал, чем это было вызвано: тяжелыми условиями, что влияли на его психику сейчас, или же тем, что любые панические атаки имели свойство возвращаться, но он знал на все сто процентов: даже если сейчас ему легче, страх вернется. Потому что он никогда не покидал Роджера, и это чудовище невозможно было убить, сколько бы времени не прошло.

***

На часах было 24:20. Стрелка часов двигалась с характерным звуком, который «разрезал» эту тишину. Даже те солдаты, что долго не могли улечься, наконец, кажется, уснули или, по крайней мере, дремали.

Когда Джозефина еще около получаса назад подошла к его кровати и хотела было позвать Роджера, в крайней степени удивившись тому, что он вообще делал около Брайана, Мэй, прошептав ей просьбу о том, что «раз работы сейчас все равно никакой нет, то можно ли оставить Роджера так, как есть?». Не то, чтобы Джозефина оценила эту идею, но все же, когда она посмотрела на уставшего Роджера, который, кое-как скрутившись на самом краю кровати Брайана, тихо спал, подумала о том, что они как-никак кузины, кивнула головой, добавив:

— Коек все равно для нас не хватает, — под «нас» она имела ввиду медперсонал и, собравшись уходить, Джозефина, долгим взглядом посмотрев на Брайана, сказала: — Разбудите его через час, пожалуйста. Его смена вот-вот начнется.

Брайан сидел где-то на середине койки и, иногда поглядывая на часы, чтобы не пропустить время, когда начнется смена Роджера, рассматривал Тейлора и думал о тех словах, что он ему сказал.

Брайан всегда был эмпатичным человеком, и проблемы людей — даже незнакомых ему — никогда не обходили его стороной, и он всегда старался помочь другим. Но в таких ситуациях, когда то, что рассказывал Роджер, уже было историей, и тем, что повлияло на него еще в раннем детстве, изменить никак нельзя было, он чувствовал несправедливость мира в десятки раз больше.

Его рука медленно водила по коротким волосам Роджера, и его взгляд, полный теплоты и грусти за Тейлора, был прикован к лицу Роджера. Как же глупо было думать с его стороны, что Роджер «слишком много пьет» или «чересчур много курит». Он догадывался, что могло быть что-то, что когда-то повлияло на характер Роджера и его отношение к миру, но Брайан и подумать не мог, что это было домашнее насилие.

Брайан смотрел на худую фигуру Роджера, который, казалось бы, будучи таким щуплым и маленьким, пережил столько всего — начиная от издевательств отца и непонятного поведения матери, которая то ли закрывала на это глаза, то ли по каким-то причинам не могла уйти от своего мужа, и заканчивая предательством Тима; будучи таким, какой он есть, Роджер таскал на себе раненых солдат и раз за разом вытягивал их из цепких лап смерти. И кто бы мог предположить, глядя на это детское, местами невинное и милое лицо Роджера, что его жизнь такая?

Брайан чувствовал в себе непреодолимое желание хоть как-то помочь Роджеру, но он пока не знал, как это сделать. Брайан понимал лишь одно: совсем скоро его снова отправят на фронт, и кто знает, смогут ли они увидеться вновь?

Когда Брайан, нежным движением руки потрепал спящего Роджера по плечу, напоминая ему о ночной смене, Тейлор молча кивнул и, сонно пожелав Брайану доброй ночи, ушел на пост.

И Брайану вдруг стало так пусто на этой маленькой койке, что, засыпая, он представлял перед собой лицо Роджера и не мог забыть его грустных глаз и своего ощущения от прикосновений к его руке и волосам.

***

Брайан был здесь впервые. Нельзя было сказать, что у него было огромное желание гулять по базе, где, кроме песка и надзорных, которых они кое-как обогнули, ничего и не было. Но было одно — неоспоримое ощущение, которое нарастало с каждым днем его пребывания здесь, что ему очень хотелось вдохнуть свежего воздуха и пройтись хотя бы где-то. Из лазарета их не выпускали — а если и выпускали, то прямиком на войну, — поэтому надеяться на свои тайные желания Брайан не мог, и совершенно случайно проболтавшись Роджеру о том, что ему чертовски надоело лежать и хочется на улицу, он никак не мог предположить, что за ехидной улыбкой Роджера, что появилась на его лице после слов Брайана, они окажутся там, где они сейчас были.

За довольно большой площадью, где проходили тренировки, где по квадрату, вокруг базы, стояли военные и пристально наблюдали за их парочкой до тех пор, пока Роджер не показал удостоверение медбрата и пробормотал что-то про то, что солдату — то есть, Брайану — приписали прогулки, чтобы «расходить» больную ногу. После этого, конечно, пришлось изображать, что он хромает, что отчасти было так, и они, пройдя тренировочное поле, дошли до неглубокой впадины, около которой был забор, что не позволил бы им сбежать из лагеря.

Брайан, сидящий в чужой куртке, которую каким-то образом достал Роджер, ковырял ногой землю и думал о том, что это впервые за все то время, что началась война, он был на условной свободе — и хотя позади них, на достаточно большом расстоянии от их убежища на этот вечер, но все же стоял первый сторожевой, отделенный от них еще и темнотой, Мэй ощущал это необыкновенное чувство свободы и какой-то легкости, когда он мог тихо поделиться своими мыслями, не боясь последствий.

— Спасибо, — голос его был приглушенным. Он повернул голову на Роджера и медленно осмотрел его профиль: острые скулы, что были как будто выцарапаны карандашом, ровный нос и сигарета, зажатая в тонких губах. Он глянул на дым, что выдыхал Роджер, и попросил: — Можно и мне?

Роджер удивленно приподнял брови, но ничего не сказал. Он молча достал сигарету из пачки и протянул ее Брайану, с интересом наблюдая за тем, как Брайан будет все это делать.

— Подкуришь? — спросил он, с улыбкой смотря на то, как Мэй неуверенно обхватывал губами «палочку». Роджеру все еще непривычно было видеть Брайана без пышной шевелюры и без бывалого блеска в глазах, которым он запоминался, наверное, всем людям, что встречали его на своем пути.

Интересно, а как он сам выглядел со стороны? Изменился ли он, его взгляд, поведение и мысли? Конечно же, Роджер иногда поглядывал на себя в зеркало, что висело у них в комнате, однако он видел себя каждый день и уже привык к своему отрешенному выражению лица, так что нельзя было сказать объективно, остался он таким же, как раньше, или нет.

Роджеру удавалось пробраться в это скрытое от посторонних глаз место лишь пару раз, и несмотря на то, что ночи в Кабуле было невероятно ветреные и холодные, он задерживался здесь настолько долго, насколько это вообще было возможно, пока не приходилось возвращаться в то проклятое место, в котором он с недавних пор «работал».

— М-м-м… — неуверенно протянул Брайан, когда сигарета оказалась у него, и он неловким движением приблизился к сигарете Роджера, пытаясь достать кончиком своей «палочки» к маленькому огоньку. Кое-как ему все же удалось сделать это, несколько раз безуспешно потыкав сигаретой в воздух, и Брайан со странным чувством нарушителя правил вдохнул дым всей грудью и почти сразу же закашлялся, покрывшись при этом краской.