Сейчас же у Роджера просто крыша ехала, он беспомощно бегал глазами по стене напротив, задыхаясь от необходимости сбежать из этой, кажущейся слишком огромной и холодной комнаты, или же выгнать Тима к чертовой матери. Ком в его горле становился все больше и больше, а глаза предательски защипало, и Роджер закрыл их, надеясь, что Стаффел спишет этот отчетливый блеск на усталость.

— А меня не может это волновать? — резко ответил он и отвернулся. Его пальцы с силой сжимали ткань одежды.

Что бы Тим не сделал по глупости, ему никогда не было плевать на Роджера, Господи, как же ему было не наплевать. Он чувствовал Роджера каждой клеточкой своего тела, и все внутри него отзывалось на боль Тейлора, которая сочилась сквозь слова, которая застыла в его глазах и сковывала ему горло.

Ему было непонятно, как он еще мог думать о таком, и все же: Тим стоял и чувствовал, как больно ему было от вопроса Роджера. Как будто это не он носился с Тейлором, когда тот болел, и не он успокаивал его каждый раз, когда он возвращался от матери, и словно это не он обнимал Роджера, и ласкал, и обхватывал его всего, закрывая от этого чертого мира.

Как будто бы Роджер все это забыл.

— Хотя, впрочем, хочешь убивать себя — пожалуйста, — бросил он безразличным голосом и, откашлявшись — дышать ему было отчего-то трудно, — прошел к двери. Он заметил, что за ним остались следы грязи, и Тим подумал, что Роджер, как обычно, разозлится на него за это, но Роджер молчал, и Тиму стало от этого больно.

Ну, вот и все. Его рука была в каких-то десяти сантиметрах от дверной ручки, и ему ничего не стоило просто открыть ее. Его глаза застыли на этой долбанной двери, и ему казалось, что прошла целая вечность, пока его пальцы обхватили холодный металл.

Тим еще раз посмотрел на квартиру, которая как будто бы только и ждала его ухода, и ему захотелось сказать, что никогда, никогда они не смогут найти такого барабанщика, как Роджер. Что никогда он не сыщет никого, кого полюбил бы так же сильно, как Роджера. И что он вообще вряд ли когда-нибудь сможет к кому-то привязаться, потому что…

Да блять. Не нужен был ему никто другой, кроме Роджера.

Вещи полетели вниз, на грязные кроссовки, на следы от них, что расплылись по полу неровной дорожкой. Тим, не отпускавший дверной ручки, почувствовал, что земля уходила из-под его ног, и он сгорбился, пытаясь прокашляться: в его горле стоял ком, который не давал даже нормально вздохнуть ртом. Глаза кололо: слезы были лишними, и Тим не собирался плакать перед Роджером — никогда он не хотел выглядеть слабым, — однако он чувствовал, что одна, вторая слеза разрезала его щеку, и он остановил взгляд на размытом лице Роджера.

— Я не могу без тебя, — выдавил он слабым голосом.

Господи, Роджер ненавидел плакать, но в этот момент окончательно потерял самоконтроль: вся та обида, через которую он прошел за последнюю неделю, нарастала в нем все больше и больше с каждым новым днем, и теперь вылилась во что-то чудовищное, сбивающее с ног.

Он начал судорожно вытирать непонятно откуда взявшиеся слезы рукавами толстовки, безуспешно стараясь выровнять дыхание.

Услышать такое от Тима было так мучительно больно, что он едва ли не согнулся пополам. И самое ужасное в этом всем было то, что он услышал то, что хотел: «Я не могу без тебя».

Господи, прямо сейчас Роджер готов был простить Тиму все за эти слова: и предательство, и порой незаслуженно холодное отношение, да и вообще, все, что угодно, потому что любовь Роджера была сильнее всего на свете. Он готов был сделать это, растеряв последние крупицы собственного достоинства, потому что тоже без него не мог.

— Почему же ты, мать его, не подумал об этом раньше? — проскулил Тейлор, наконец способный кое-как управлять своим голосом. Он оперся рукой о стену, смотря на Стаффела обезумевшими голубыми глазами. Как бы он хотел подойти к нему, дотронуться кончиками пальцев до этого лица, поцеловать, сказать слово «люблю» хоть сотню раз, лишь бы вновь почувствовать тепло родного тела. Но Роджер имел здравый смысл, чтобы понимать, что разбитое не склеишь.

Черт, они все просрали.

У Роджера больше не было ни группы, ни Тима — ничего и никого, что он бы искренне любил.

Все внутри него ходило ходуном, кричало и выло о том, чтобы он схватился за эту хрупкую возможность вернуть Тима. Роджер чувствовал себя загнанным в угол животным, который отчаянно пытался найти выход из ситуации.

Если бы только Роджер знал, сколько раз Тим пожалел о той измене, сколько раз он проклял всю ту ситуацию, все свои действия и слова. Джоанна была ему настолько гадка сейчас, что он собственноручно мог бы задушить ее. Она приходила к нему после того дня и пыталась построить отношения, но Тим даже слышать ее не мог. Как не понимала Джоанна, что никогда она не сможет заменить ему Роджера, и что их секс был самой большой ошибкой его жизни?

Однако он также понимал: отвергать Джоанну надо было раньше. Сейчас все это уже не имело смысла.

— Я знаю, что совершил ошибку, Родж… — голос его был таким тихим, что Тим сам едва слышал, что говорил. Ему не хватало слов для того, чтобы выразить свои эмоции, и не хватало сил, чтобы устоять на ногах. Он смотрел на Роджера, который стоял, опираясь о стену, и думал о том, что он мог бы отдать все на свете за то, чтобы снова обнять его и быть увереным в том, что Роджер — только его. — И… — он глотал собственные слезы, все также сжимая дверную ручку дрожащими покрасневшими пальцами. Следующие слова вырвались так быстро, что Тим сам не понял, как спросил то, на что боялся получить ответ больше всего. — Когда-нибудь… когда-нибудь ты сможешь простить меня?

В его глазах застыла надежда, и Роджер сморгнул слезы, чтобы запечатлеть лицо Тима в своей памяти.

Когда дверь закрылась, и ее ручку больше никто не держал, Роджер почувствовал внутри растекающуюся пустоту, которую уже никто и никогда не смог бы склеить. Дрожащими пальцами он достал косяк из того шкафа, подвинул кресло к окну, протянув его через всю комнату, и сел на мягкое покрывало, закурив.

Людей в доме напротив видно не было.

Комментарий к Часть 4

Дорогие читатели, очень интересно услышать ваше мнение после этой слегка депрессивной главы :)

P.S. Расслабляться не будем, в следующей части, наконец, произойдет ключевой момент фанфика, который перевернет жизнь нашего Роджера.

========== Часть 5 ==========

Брайан смотрел через окно на непривычно сухие улицы Лондона, на длинные узкие дороги, по которым одна за одной проезжали машины. Он думал о чем-то своем, о чем-то не касающимся ни улиц, ни дорог, ни машин, ни самого Лондона в конце концов.

Лицо его было освещено лучами такого редкого осеннего холодного солнца, что это невольно вызывало у Брайана легкую улыбку: он любил день и любил солнце. И хотя с внешней стороны бушевал ветер, подбрасывая вверх мусор и разгоняя пыль по дорогам, внутри небольшого кафе было тепло и уютно. Прямо около их столика стоял длинный светильник в виде изгибающегося цветка, и тусклый свет падал прямо на чашку с горячим кофе Брайана, на котором была розетта: бариста нарисовал сердечко пенкой. Сделав несколько глотков напитка, без которого утро Мэя не могло было быть столь же радостным — хотя сейчас уже перевалило за полдень, — Брайан порылся в своей сумке и достал оттуда два скрепленных листка. Он тяжело вздохнул, предполагая, что разговор может быть немного трудным: с учетом легкого упрямства Роджера.

При мысли о том, что упрямство Роджера было «легким», Брайан засмеялся глазами собственному чувству юмора.

— Я подумал, — сказал он, подняв взгляд на Роджера и положив перед ним список с участниками, — что, может быть, мы еще раз рассмотрим некоторые кандидатуры? Два парня отсюда были уж очень хороши, и я вижу их в группе. Но, насколько я понял, тебя они не сильно зацепили?

Роджер сделал глоток терпкого эспрессо, бросив взгляд на список возможных претендентов на участие в их все-таки уцелевшей группе. Он не хотел признаваться самому себе, что пели они действительно неплохо.