Два парня, что готовились выйти на сцену следующими после той группы, что выступала сейчас под громкий гул толпы — которым так хотел упиться Роджер, но они в ответ получили лишь скучающую публику, — так вот эти два парня с легким удивлением покосились на него и, бросив друг другу несколько коротких фраз, взяли свои инструменты и вышли из комнаты.

Роджер не умел скрывать свои эмоции да и не считал это нужным делом, и он повалил косметику, что стояла на его столике, на пол, смахнув ее рукой, как раз в тот момент, когда остальные участники его группы вошли в гримерку. Она была светлой, и хотя окон здесь не было, свет от множества лампочек озарял ее приятным желтоватым светом. Томас выдал «О-о» и закатил глаза, встретившись взглядом с Роджером.

Ему было противно находиться с ними в одной комнате, даже несмотря на то, что Тима здесь не было: он остался разговаривать с организатором концерта, который, по всей видимости, собирался высказать свое мнение относительно их «посредственной работы».

— Что «О-о»? — поинтересовался Роджер. Хотя интересно ему не было.

Он с громким звуком завалился на диван, на котором до этого сидели те парни, и просел почти до пола, отодвигая при этом от себя эти омерзительные подушки коричневого цвета. Он весь пылал, и гнев его не был направлен на кого-то одного — скорее, на всех сразу, на всю эту ситуацию, на себя самого и, конечно же, на Тима.

— Да ничего. Как будто ты ожидал чего-то другого от нашего выступления, — выдохнул Томас, прислонившийся к стене. У него по лицу стекал пот, и, как бы зол сейчас не был Тейлор, глупо было бы отрицать, что Томас был, пожалуй, единственным, кто выложился на все сто процентов. Он вытер тыльной стороной руки лоб и встретился с понимающим взглядом Брайана.

Роджер перевел глаза на Мэя, который выглядел еще более удрученным, чем на их первой совместной репетиции, и Тейлор, с чувством стыда, которое вдруг нахлынуло на него, подумал о том, что Брайан выложился точно так же, как и Томас, и, по сути, концерт был завален только по его и Тима вине. Факт того, что он, будучи прекрасным барабанщиком, не смог собраться ради одного-единственного выступления, настолько сильно удручал его, что Роджер сидел сейчас, лишенный всяких сил, словно после девятикилометровой пробежки.

Брайан молча смотрел на него, как будто и не собирался ничего сказать; он был спокойным, как обычно, однако что-то в его взгляде было другим.

Роджеру итак все было понятно: глаза Брайана, такие уставшие и глубокие, сами за себя все говорили. Какое бы обещание не дал себе Роджер, он его не сдержал и не смог вытеснить мысли о Тиме хотя бы на момент концерта так, чтобы их группа не опозорилась и имела шанс на будущее. Особенно глупо это было после разговора с Брайаном, из-за которого Роджер окончательно понял, что их отношения с Тимом были вовсе не идеальными.

Роджер шумно выдохнул и отвел глаза. Ему было стыдно сидеть перед новым человеком в их группе, которую он сам только что потянул на дно. Роджер остановился на том зеркале, в котором еще около часа назад видел отражение Тима: теперь оно «пустовало», как пустовало и сердце Роджера, и зияла та дыра, что осталась после предательства Тима.

И все же. Роджер, Господи, сколько еще времени ты собираешься жалеть себя? Сколько еще времени остальная часть группы будет страдать из-за того, что обида на Стаффела была сильнее, чем любое желание построить карьеру и будущие перспективы, которые они сегодня, может быть, потеряли?

Он отклонился на спинку дивана, положив ногу на ногу. В гримерке стояла гробовая тишина между ними, хотя музыка другой группы буквально разрывала стены, которые дрожали от голоса солиста и от ударов барабанщика, и хлопки толпы, и их радостные крики давили Роджеру на виски настолько сильно, что ему хотелось взвыть во весь голос. Его сжимало всего внутри от наполненного разочарованием и грустью взгляда Брайана и от вида Томаса, который сидел на деревянном стуле, совершенно поникший, и рассматривал свои кроссовки.

Роджеру было не по себе в десятки раз больше еще и потому, что перед концертом Томас подошел к нему, пока Тима не было поблизости, и извинился за те слова, что он произнес на репетиции. «Я был не прав, что назвал вас так. И хотя я не являюсь сторонником всего… этого, но я поддерживаю тебя даже таким», — сказал он тогда, и на лице Роджера появилась благодарная улыбка. Это был тот Томас, которого он знал, понимающий, умеющий выслушать, ценящий их дружбу. Теперь же Роджер смотрел на его сгорбленную спину и не знал, хватит ли его собственных извинений в этой ситуации.

Тим зашел громко, распахнув дверь так сильно, что та ударилась о стену. В его глазах пылали яростные огни, и он с какой-то непонятной Роджеру ненавистью посмотрел на каждого участника группы по отдельности, а затем остановился на Роджере, как будто собирался бросить в того все возможные в мире обвинения.

— Ну, со мной говорил организатор, — начал он срывающимся голосом. Он скрестил руки на груди, и вообще создавалось ощущение, что он сейчас взорвется на месте: от Тима исходила такая неприятная энергетика, что Роджеру невольно захотелось уйти от него в другую комнату.

— И что же он сказал? — без интереса спросил Томас, поднявший глаза на Тима. Он выглядел еще более удрученным, чем Брайан, и всегда жизнерадостные глаза теперь были какими-то пустыми. Роджер вспомнил, что на этом выступлении была его девчонка, Джоулин, как и была бывшая подружка Брайана, Сабина. — Позволь мне угадать: мы плохо сыграли? — без доли сарказма продолжил Томас, которого, похоже, уже вообще мало что волновало. Его поза — скрученная, зажатая — показывала только то, что Томасу все так осточертело, что даже вести этот бессмысленный диалог у него не было желания.

— Какой же ты догадливый, Томас! — со смешком проговорил Тим, хотя это больше походило на какой-то нервный не то смех не то кашель, который вырвался у него из груди. Томас молча кивнул головой и отвел взгляд в сторону.

В гримерке повисла тишина. Но Роджеру казалось, что его оглушило немым потоком мыслей, что водоворотом крутился в этой комнате. Ему чудилось, что он слышит почти все мысли Томаса и понимает чувства Брайана, и ощущает эту злость Тима, который хоть и стоял вдалеке от него, но все равно был как будто бы невыносимо близко.

Роджер прокашлялся: дыхания ему не хватало. Что-то сжимало глотку.

На что ты злишься, Тим?

На что ты, черт возьми, злишься? Почему ты смотришь с такой ненавистью? За что?

За то, что ты сам все просрал? За то, что ты предал, что провалил свою партию на концерте, за то, что твоя группа теперь была известна не только тем, что там «ого, два гомосека», а еще и провальным выступлением?

У Роджера было ощущение, что он прозрел. Он все так же сидел на диване, но теперь наклонившись вперед, как будто собирался подскочить с места в ту же секунду, и со взглядом человека, который испытал самый большой в жизни шок, и неотрывно смотрел на Тима.

И это его он любил?

Роджер таращился на перекошенное от злости лицо Тима, покрасневшее, покрывшееся багровыми пятнами, на его горящие глаза, в которых, казалось, не было ничего человеческого — ничего чистого, доброго, — на его взъерошенные волосы, и Роджер не мог понять, что именно во всем этом образе он так сильно любил.

— Ну и? Вы так и будете молчать? — снова подал голос Тим, звучал он раздраженно.

Никто не ответил. Брайан не знал, что можно было здесь сказать, а Роджер…

Роджеру показалось, что он может сейчас закричать и хорошенько встряхнуть Тима за плечи, чтобы выбить всю ту дурь, что была в его голове, и чтобы ему не было сейчас стыдно за Стаффела, чтобы ему не приходилось с ужасом понимать, какого человека он полюбил.

— А что ты хочешь услышать, Тим? — вяло пробормотал Томас, и Роджер как-то отстраненно понял, что, помимо Стаффела, здесь еще были другие люди. — Мы выступили паршиво, нашу группу вряд ли теперь куда-то позовут. Разве что будем петь в какой-то забегаловке. Все? Или еще что-то? — Томас встал и, пройдя через всю гримерку, остановился у одного из столиков. Его лицо было освещено мягким светом одной из ламп, он провел рукой по столу, по косметическим принадлежностям; но Роджер неотрывно следил за Тимом, как будто сквозь туман, и все думал, как такое могло произойти.