1987 «Человек человеку…» Человек человеку был, разумеется, брат и друг. Человек человека бил не покладая рук. Аккуратненько на прицел человек человека брал. Я читал на его лице: человек человеку — брат! Разумеется, шел тогда наш прекрасный, великий век созидательного труда. Человека бил человек. Век гудит за моим окном. Век в счастливое завтра прет. Созидающим кулаком человек человека бьет. 1970 Год две тыщи никакой Хорошо то или плохо, но кончается эпоха, век уходит на покой. Мы сейчас вступаем с вами в странный год с тремя нулями — в год две тыщи никакой! Новый век ударит – датой! Мы отметим 45-й, перед ним 37-й. Ну а этот год – особый — угадай поди, попробуй, чем нас встретит – светом? Тьмой? Кто придет – варяги? Гунны? Кто – с брони или с трибуны нам укажет путь рукой? И в какой мы будем яме в этот год с тремя нулями — в год две тыщи никакой?! С новым счастьем, с новым годом! Я сейчас со всем народом, словно в омут головой, вместе с планами, стихами, в общем, вместе с потрохами в год вступаю нулевой! Пусть плетутся дни за днями. Будем в год с тремя нулями и с нулями жить в ладу. Вкусной вам духовной пищи, денег вам, друзья, – две тыщи! — в никаком таком году! Песенка статиста Мне досталась в этой пьесе очень маленькая роль, в ней всего четыре слова: «Мы прорвемся, мой король!» Десять выпадов рапирой и, когда свободен путь, умирающий противник мне клинок вонзает в грудь. Я лежу на авансцене, муха ползает по лбу, уходящего сраженья слышу грохот и пальбу. Но придет священник вскоре, побормочет надо мной, и король, потупя очи, скажет: «Умер как герой». Я спрошу его в антракте, скрыв под желтой маской боль: «Как вы справитесь с врагами, я ведь умер, мой король?» И король ответит грустно: «Не волнуйся, мальчик мой, я ведь сам по этой пьесе отрицательный герой». И его в ближайшем акте расстреляют у стены — очень может быть, на благо нашей чертовой страны. Маленький романс Вронского у камина
Ах, какие были балы! Ах, куда нас страсть завела! Твои руки были белы, И какая любовь была. Ночь плыла над персидским ковром. И тела согревал камин. Это все – для двоих, вдвоем… А теперь я один… Один! Твои губы были полны неизведанного тепла… Я не вижу своей вины, что сгорела любовь – дотла. «Были мы счастливыми и юными…» Были мы счастливыми и юными, жили беззаботно и красиво… Так зачем колесами чугунными товарняк грохочет торопливо? В общем-то, история банальная… Катятся тяжелые вагоны. Медленно вдоль здания вокзального ты сейчас проходишь по перрону. У тебя еще походка – гордая, только веет от нее печалью. Ты сейчас свое страданье горькое от людей скрываешь под вуалью. А вокруг кривляются уродливо злые перекошенные лица. Сколько в мире гадкого и подлого! В нем уже любовь не возродится… Гадок мир. Так вот и не перечь ему, ведь ему бессмысленно перечить. В этой жизни радоваться нечему. Можно только душу искалечить. Ты была и нежной, и доверчивой, всей душой любила и страдала. Но как будто с куклой гуттаперчевой жизнь с тобою в куклы поиграла. Не случится ничего хорошего. В темноте уже свеча потухла. И сегодня под колеса брошена будет гуттаперчевая кукла. Песенка декабриста Декабристки! Где вы, декабристки? Завтра я, чуть свет, уйду в пургу… Декабристки, я ж – включенный в списки, Я ж без декабристки – не смогу. Как дела в сенате? – Будьте-нате! Декабристки! Я уже не граф… Где вы, Оли, Тани, Светы, Кати? Кончилось шампанское, инаф. Знал я толк в борьбе, бабье и в риске; Промаха не знал мой пистолет; Я все тот же, тот же, декабристки… Разве только что без эполет. Я б сбежал, да ненавижу виски… Мы еще царям предъявим иск. Где-нибудь в Сибири, декабристки, Будет мне поставлен обелиск! Выживу – без денег, без прописки, Но без декабристки – не смогу… Декабристки! Где вы, декабристки? Кто за мной, чуть свет, пойдет в пургу? |
