1971 «Бога нет…» Бога нет… Ну что ж, и слава Богу… Без Него достаточно хлопот. Сея в сердце смутную тревогу, над землей пасхальный звон плывет. Но так, на всякий случай, позабыв про деньги и харчи, затаи дыхание и слушай, как пасхальный звон плывет в ночи. Все сильней, все праведней, все выше золотой звучащею стеной движутся колокола, колыша черный воздух над моей страной. Бога нет… Ну что ж, я понимаю… И, влюбленный в белый, в бедный свет, я глаза спокойно поднимаю к небесам, которых тоже нет. 1980 «Будет март непременно синим…» Будет март непременно синим, оттого, что ветки и ветер. Подари мне, женщина, сына на весеннем рассвете. По нему наши реки сохнут, и полям по нему неймется. Ослепительная и высокая без него звезда не зажжется. По нему тоскует дорога, да и мне без мальчишки плохо. Я прошу у тебя немного — подари ему радость вдоха. Сделай так, чтоб хрустнула ветка, а на ветке вспыхнула зелень. Подари человеку землю, подари Земле Человека. 1982 «Свалить в леса… Хотя бы на год…» Свалить в леса… Хотя бы на год. Стать птицей, деревом, пчелой. Кто ищет выгоды от ягод — не выгадает ничего. В лесу тревожно и пустынно. Такая тишь стоит в душе, что даже думать как-то стыдно о выгоде, о барыше. О магазинах, о покупках, о развлеченьях, о делах. О гонорарах, женских юбках, о водке и больных зубах. О жизни, сдавленной под прессом: разнообразной, но пустой… Свалить хоть на день… слиться с лесом… Стать волком, бабочкой, листвой… В сентябрь! И все-таки сентябрь — не месяц. Скорей, заброшенная местность. Людьми оставленный пустырь, где черные стоят кусты. Вы знаете? Вы там бывали? Любили в сентябре? Едва ли… Там сыро. Там забор дощат. Там небу не унять дождя. Я ненавижу эту пустошь, где яблоней корней не пустишь, где кости не обрящешь – псом, где дом построишь — рухнет все. Но снова чертыхнусь в сердцах: какой там юг? Пора – в сентябрь. Триптих
I Прощаясь, ты опять пожмешь плечами. Прости меня, но в этом сентябре я о тебе печалюсь в полпечали, я в полтоски тоскую по тебе. Я берегу голосовые связки и, в теплый шарф упрятав пол-лица, в полголоса рассказываю сказки с концом счастливым, но – не до конца. Мне просто надоело на пределе себя в своей удерживать судьбе. Хочу побыть при галстуке, при деле (прости, что я об этом – при тебе). Я – как всегда – вполне полусерьезно полушучу. (Коронный жанр – раек!) И надвое раскалываться поздно, и налито, как прежде, до краев. Мне самому пока исход неведом, но незачем заглядывать в меню. Все сказки я закончу хэппи-эндом, и лишь с одной пока повременю. II Опять ко мне, угрюмый и небритый, не для чудес, а так – на огонек, с бутылками, со свертками, со свитой заходит полупьяный полубог. И вновь его кулак грохочет по столу: «Пошто такие муки нам? Пошто?» Торжественно молчат полуапостолы, почтительно принявшие по сто. Он стал бы богом, да не видит толку. А без толку зачем пугать народ? И мой сосед подглядывает в щелку, как полубог со мною водку пьет. III Я рукописей сих не издавал. Неважно кто – стилист или апостол, я бога для себя не создавал. А может быть, не сознавал, что создал. Но – авторства не стану отрицать, когда мне скажут: «Вот твое творенье…» Когда лицо уходит в глубь лица, а позвоночник обретает зренье и авторучка обретает плоть — становится суставчиком тревожным и кровоточит… я шепчу: «Как можно меня так мучить?» Но молчит Господь. И только в крик: «Когда же наконец захлопнется проклятая страница, где тварью притворяется творец, а тварь творцом. И черт-те что творится». |
