1988 «Я не знаю, куда это делось…» Я не знаю, куда это делось… Я имею в виду державу, что огнем выжигала ересь и мечом добывала славу. Меж великих морей лежала, богатырских детей рожала, перед ворогом не дрожала. Ах, какая была держава… Пол-Европы зерном кормила. Воевала моря и страны. И держали ее кормила венценосные капитаны. И столы ломились от яства, ибо щедро земля дарила. И была у пастыря паства. И была у державы сила. И совсем не народным стоном (это наглые оговоры) золотым колокольным звоном оглашались ее просторы. Называлась она красиво. Называлась она – Россия. Сто языков в узде держала. Ах, какая была держава. Январь 1998 «Поют пичуги. Пашня дышит…» Поют пичуги. Пашня дышит. Под ветерком шумит листва. Но только этого не слышит Иван, не помнящий родства. О, как над речкой плачет ива, И звезды плавают над ней… Но ты опять проходишь мимо, Иван, не знающий корней. Как, сердце радуя и раня, Плывет в ночи пасхальный звон… Я говорю: Опомнись, Ваня… Но ничего не помнит он. Баллада об испорченном телевизоре В моей квартире тихо стало вдруг. Сначала я не понял, в чем тут дело. Мой телик захандрил. В нем лампа села, которая ответственна на звук. Я кулаком по крышке! Но в ответ ни полсловца… Я пыль с экрана вытер. Я повертел такую штуку – «гетер — один»… (Второго почему-то нет.) Все без толку! Молчок. Вот это ново! Я ж к дикторскому голосу привык. Но – до свиданья! Без руки и слова. Мой старый телик проглотил язык. По трем программам дел невпроворот! А у меня затишье… Вот непруха! И видит око, да вот зуб неймет. Хотя при чем тут зуб? Не внемлет ухо! Не слышу я, как мой родной народ решения – выносит, вносит – ясность. Там все, как рыбы, открывают рот. Я полагаю, ратуют за гласность. (А может быть, уже наоборот?) По всем, по тем программам тишина. Втихую – и брейк-данс, и авторалли. Что? Где? Когда? И с кем идет война? Пошто митрополита показали? По трем программам дел невпроворот! Но как понять, что в мире поменялось? Ведь села лампа у меня. И вот исчезла гласность. Видимость осталась О чем сегодня нам поет «Секрет»? Кого метелят на хоккейном поле? Никто не растолкует. Звука нет. А видимость есть видимость. Не боле. Сводя с ума, мелькает предо мной необъяснимый мир в немых картинках… Переключаюсь на канал другой. И – тишина. И девочки на спинках лежащие… И ножками – дрыг, дрыг! Как все это не в пику, не к моменту! Я ж с детства к комментарию привык, к суфлированью, к аккомпанементу. Что митинг с транспарантами вверху! что «Волга-Волга» с титрами по низу? Я ж не могу без слова на слуху. Я все отдам за реплику, репризу. Ни полсловца не вытянув из них, мне старый телик вырубить осталось… Но в это время, к счастью, начиналась программа «Время» для глухонемых. И понял я, как наша жизнь проста, перед экраном опускаясь в кресло. Там все вставало на свои места, как бы в театре мимики и жеста. Я понимал: Идет… Борьба… За мир… Хоть мир… Еще таит в себе… Опасность… Я понимал! Растет… Число… Квартир… Вот пальцем ткнули в рот. Ага! Про гласность! Завоеваний… Мы… Не отдадим… Проценты… Подобьем… Ударим… Суммой… Вот пальцем погрозили. Это им. Вот по лбу постучали: думай, думай! Бой… Пьянству… Ускорению… Привет… Все вместе… Ликвидируем… Осталось… И что за горе, если звука нет. Ведь главное – что видимость осталась. Мерцал экран, привычный, голубой… И на меня наваливалась скука: я ж это время рассекал без звука, как самый рядовой глухонемой. |
