В голове Вивиан запульсировала тупая боль, грозящая перерасти в настоящую мигрень. Попытки что-либо вспоминать больно ранили.

– Извини, Лотанну, я знаю, мы хотели пресечь подобную контрабанду, но не помню, что… Разве мы не решили, что её самостоятельность отвечает нашим интересам?

– Совершенно верно. Такой оборот дела одновременно ожидаем и благоприятен. Однако есть и кое-что непредвиденное. Кажется, Леандра способна изменять богозаклинание таким образом, чтобы на краткое время получать более сильное пророчество.

– Какие-нибудь неприятные последствия?

– Непохоже. И всё же имеется вероятность, что она сделается слишком могущественной для нас, и мы не сможем её удержать. Мы уже обсуждали необходимость её устранения, но я не предполагал, что этот момент наступит в то время, когда ты будешь писать главную ветвь заклинания.

– А-а-а, – протянула Вивиан, припоминая обрывки того разговора, – ты беспокоишься, что может потребоваться в ближайшие несколько дней её убить, и хочешь, чтобы я дала тебе разрешение.

– Она ведь твоя родственница.

– Да. При прочих равных условиях, которых, кстати, никогда не бывает, я предпочла бы, чтобы Леандра оставалась в безопасности. Но поскольку мир таков, каков он есть, я даю тебе дозволение использовать в случае необходимости силу, которую ты сочтёшь достаточной, – она помолчала. – Однако, друг мой, не находишь ли ты, что если она обладает столь мощным пророчеством, убить её будет затруднительно?

– Я что-нибудь придумаю.

– Ты пробудил меня от грёз, чтобы похвастаться своей сообразительностью?

Он развёл руками в комическом жесте, выражающем бессилие перед собственной гениальностью.

– Богозаклинание позволяет Леандре чувствовать эмоции своих будущих «я». Мне удалось завладеть контрзаклятием, принадлежавшим всё той же разобранной на части богине. Оно не позволит Леандре ощущать эмоции своих «я», непосредственно затронутых заклинателем.

– Ты заблаговременно подготовил субтекст, не дающий Леандре почувствовать сотворённое тобой будущее? – поинтересовалась Вивиан.

– Это ослабит её. Со временем она привыкнет доверять богозаклинанию, а следовательно, станет уязвимой для любого агента, которого я наделю контрзаклятием.

– Будем надеяться, что нам этого не понадобится.

– Разумеется.

– Ещё что-нибудь?

– Ничего, императрица.

Она взглянула на текстовый нимб, чувствуя изнеможение и ликование от перспективы вернуться в заклинание.

– Прежде чем я тебя покину… – она перевела взгляд на Лотанну. – Как обстоят дела? Ну, вообще.

– Могу рассказать и конкретно.

Она покачала головой.

– Попытки вспомнить текущие обстоятельства приводят к потере связи с главной ветвью заклинания. Расскажи лучше в общем.

Лотанну кивнул.

– В общем у нас всё хорошо.

– Никодимус ничего не подозревает?

– Нет, насколько мне известно. Никто, кроме наших агентов на Иксосе, не знает, что грядёт.

– Хорошо, – она взялась за нимб. – Даже очень хорошо, – Вивиан надвинула завесу золотых предложений. – А теперь оставь меня, друг мой.

Императрица начала редактировать строку за строкой. Вновь и вновь она накладывала главную ветвь заклинания, чья изощрённая сложность была такой же холодной и прекрасной, как сам мир.

Вскоре Вивиан, заключённая в пространстве своего заклинания, обнаружила, что бесконечность находится на расстоянии всего одного предложения, и вся эта бесконечность умещается в один час.

Леандру не переставала удивлять глупость мужчин. Не то чтобы она сама никогда не делала глупостей или не сожалела о содеянном. Сожалела, иногда ещё как сожалела. Но на месте мужчин она никогда не стала бы угрожать женщине, находящейся под защитой двоих богов.

Даже если бы она не признала в них богов – в данном случае – Холокаи и Дрюна, – она обошла бы стороной человека, размахивающего веслом, утыканным акульими зубами, и находящегося в компании четырёхрукого атлета.

Впрочем, неважно, как бы она смотрела на все это: в любом случае, для того, кто замыслил зло, две пары мускулистых рук являлись веской причиной – пожалуй, даже четырьмя вескими причинами, в зависимости от того, как на это посмотреть, – чтобы удрать со всех ног.

Вот почему Леандра очень удивилась, когда нищий кинулся на неё с ножом.

Они шли по проспекту Утрана на север, в Жакарандовый квартал, и преодолели уже четверть пути наверх. В стенах города террасы, занятые затопленными полями риса и тарро, казались зеркалами. На востоке протянулся залив, напоминавший гигантскую шахматную доску благодаря теням плывущих над ним облаков. На краю залива, словно зубы дракона, торчали Стоячие острова.

Было прекрасное, тихое утро, такое непостоянное в своем тропическом великолепии. Именно такое утро напоминало Ленадре, почему она влюбилась в этот город.

Проспект Утрана не представлял собой ничего особенного, но и трущобами его назвать было нельзя. Он шел вдоль доброй части шестнадцати городских террас. Со стороны залива его огораживала невысокая, по пояс человека, стена, за которой стояли дома и беседки. Там же высился и вулкан. Одинокая обезьяна сидела на водосточном жёлобе, осматривая окрестности в явной надежде что-нибудь стибрить.

Прохожих было немного: молодые женщины с корзинами фруктов, торговец рисом, толкающий свою тележку с тяжёлыми мешками. Тяжело протопал слон, несущий бревно для какого-нибудь нового дома. Затем они прошло мимо нищего в грязном ланготе. Тот сидел на корточках, перед ним стояла деревянная миска. Его завывания они услышали издалека:

– Ру-у-упию, подайте одну ру-у-упию, рупию для бедняка и его голодных детушек!

В конце своего напева он встряхивал миской, звеня несколькими монетками, и начинал по новой:

– Ру-у-упию, подайте одну ру-у-упию!

Когда Леандра проходила рядом, нищий три раза встряхнул миской, а в следующее мгновение уже вскочил на ноги, наставив на неё нож.

Испуганно взвизгнув, Леандра отпрыгнула. Она не успела ни о чём подумать, а нижняя правая рука Дрюна уже сжимала запястье нападавшего. Отведя удар от Леандры, Дрюн протащил руку нищего вдоль оси атаки, заставив того повалиться вперед и заорать.

Раздался хлопок, за ним – звенящий звук. Дрюн вскинул верхнюю правую руку, словно цирковой фокусник, и у него в кулаке оказалась небольшая подрагивающая стрелка. Миг спустя до Леандры дошло, что ещё один нищий, находящийся несколькими шагами ниже, выстрелил в неё из арбалета, а Дрюн только что рукой поймал стрелу. Пока она всё это соображала, бог обхватил правой верхней рукой голову первого из нападавших и резко повернул. Послышался хруст.

Позади Леандры кто-то взревел. Она развернулась и начала нащупывать на поясе нож, но над третьим бандитом, здоровяком в изысканном ланготе, уже навис Холокаи. Мужчина упал, от его левой ключицы до живота протянулась рваная рана. Акульи зубы леймако обагрила свежая кровь.

– Погоди! – закричала Леандра. – Надо же допросить…

Но глаза Холокаи уже почернели. Кожа на лице и животе сделалась белой, как бумага, руки и спина посерели. Он присел и одним мощным прыжком оказался рядом с арбалетчиком. Незадачливый убийца попытался бежать, однако Холокаи взмыл в воздух футов на восемь и мгновенно преодолел расстояние до него. Яростно воздев леймако, он обрушил оружие на спину арбалетчика. Коснувшись живой кожи, акульи зубы сделались в два раза длиннее и впились в плоть.

– Нет! – вновь закричала Леандра. – Не убивай! Они нужны нам живыми!

Она обернулась к Дрюну и увидела, как тот опускает человека с ножом на землю, голова у того свисает под невозможным, если только у тебя не сломан позвоночник, углом.

– Мы должны… допросить их! – невпопад закончила Леандра.

Дрюн огляделся, осмотрел вверх-вниз улицу, потом – крыши. Леандра с облегчением поняла, что он находится в человеческом обличии Дрюнарсона. Если бы бог принял облик неодемона Дрюна, самого сильного из троицы, всё закончилось бы ужасающей резнёй.