Девушка была обнаженной. Сарафан, что так плохо прикрывал часть её фигуры, лежал мёртвым рельефом под ногами. Она скинула его, предлагая мне себя. Белья на ней не было.

Ком под кадыком растворился.

Я будто оказался у прозрачной тихой воды, где нет ни ветра, ни птиц. Где ничто не нарушает гладкой ткани, которой затянут водоём от берега до берега. Увидеть такое вживую практически невозможно. Если коснёшься, вода тут же сморщится, пойдёт рябью и больше не станет прежней. Но как велик соблазн зайти в эту воду.

Обошёл её вокруг, волком глядя на добычу. Я держал ладонь возле неё таким образом, что тела обменивались теплом. Но не касался.

Тонкие лопатки приземистыми холмиками торчали из спины, напоминая места, откуда у ангелов, в моём представлении, должны были расти крылья.

Что бы ни создавало помехи поначалу, больше оно не мешало.

Я обнял её сзади, тесно прижав хрупкое тело к своему, и сомкнул руки на талии. Послышался тонкий щелчок, и она чуть дрогнула. Кажется, я ударил её статическим электричеством с одежды. Моя правая рука начала медленно соскальзывать с талии ниже. Она запрокинула голову мне на плечо.

Я стоял в воде по колени.

Левой рукой я взял её небольшую крепкую грудь и легонько сжал, правая к этому моменту была уже далеко за той границей, где ещё можно было остановиться – абсолютно гладко, ни малейшего холмика, что выдавал бы рост волос или их удаление, лишь у самого края собралась небольшая рощица. Двумя пальцами я зачерпнул влаги и облизал их. На языке остался чуть солоноватый вязкий вкус.

Я в воде по пояс.

Она проворно освободилась из объятий и повернулась. Взяв губами пальцы, на которых теперь к остаткам её вкуса прибавился мой, опустилась на колени, не отрывая свой взгляд от моих глаз. Медленно, по миллиметру, языком она оттолкнула пальцы.

Прошли мучительные мгновения, в которые я избавился от той, части одежды, что сейчас мешала больше всего.

Движением головы, будто вворачивая что-то, она неожиданно легко полностью заполнила себя мной.

В воде по кадык.

Движения головы были чёткими и уверенными, словно взводили и спускали курок пистолета. С каждым разом она старалась забрать меня всё глубже.

«Кто из нас теперь добыча?»

Вдруг Лилит резко подалась вперёд и остановилась. Кажется, с минуту механизм был без движения. Я задержал дыхание вместе с ней и когда воздух, казалось, на исходе, она отняла голову.

Тону.

Мне захотелось разрушить что-то прекрасное – азарт, ярость, страсть. Наверное, то же чувствует человек в окружении противника, которому только и остается до гибели – забрать с собой как можно больше врагов. Данс макабр с не дающим осечек револьвером.

Я схватил ангела за волосы, поднял к себе, резким движением швырнул на кровать и грубо вошёл сзади.

– Наконец-то! – выкрикнула она и не стала сопротивляться.

Намотанные на кулак волосы были струнами, спина изгибом напоминала арфу. В кисть больно впились её когти. Я испытывал радость садиста, хлеща её бёдра, наблюдая, как только что белая кожа становится сначала розовой, затем красной.

Вырвавшись, она забралась сверху – её идеальные груди медленно поднимались вверх и резко падали вниз, полностью, без запоздания повторяя траекторию тела.

Открытой ладонью я ударил её по щеке, она удивлённо распахнула закрытые до этого глаза, затем улыбнулась и, наклонившись к моему уху, больно укусила за мочку.

– Ещё, – тихо, но с нажимом сказала она.

Удар пришёлся по другой щеке.

– Ещё, – она говорила громче.

Теперь досталось по очереди обеим.

– Слабо! – она кричала.

Удар.

– Ещё! Ещё! Ещ-щ-щ-ё!

Походя внешне на валькирию, она обнажила единственное своё оружие и вцепилась мне в шею.

Рычал я, ревела она, это уже мало походило на секс, каждый словно хотел нанести как можно больше травм другому. Будь я викингом, смерть сегодня бла бы зачтена за смерть в бою.

Но никто не погиб. Окончание холодной водой смыло с нас ярость и страсть. Ещё несколько минут маленькая волчица, которая всего полчаса назад была ангелом, мелко подрагивала. Она смотрела на меня с испугом и благодарностью. Сладкий флёр сражения медленно рассеивался, обнажая полученные раны, заставляя тело чувствовать боль.

Лилит свернулась в клубок, уперев свой лоб мне в плечо, и тихо заплакала.

Основной задачей Юргена была продажа моей поделки издательству. Но он, к тому же, выбил неплохой процент бонусом к гонорару. И, казалось бы, всё, нужно успокоиться! Но мой немец не такой.

Теперь, когда продажи стартовали, Юрген всячески старался поддерживать вокруг книги максимальный ажиотаж. Он вынуждает меня как можно чаще светиться в СМИ, но при этом оберегает от различных неприятностей, типа тех, которые я чуть не устроил на вечеринке. Тогда, кстати, всё благополучно закончилось.

Юрген просто заплатил всем, кому необходимо. Благо, встреча проходила за закрытыми дверями, журналистов кроме Резник там не оказалось. После встречи и после длительных, но приятных переговоров, она согласилась не афишировать историю с поломанным столом.

Короче, со стороны кажется, что Юрген просто усложняет себе жизнь, без видимой на то причины. Но лично у меня, человека, напрочь лишённого чувства ответственности, подобное скрупулёзное отношение вызывает искреннее восхищение. Конечно, именно эта, скорее национальная, нежели профессиональная черта превращает его в прекрасного агента.

Но как же, сука, это иногда бесит.

С тех пор как немец начал работу, я отключил телефон и больше не подходил к компьютеру. Я пытался максимально сосредоточиться на том, о чём мечтал всю жизнь, помимо своих бумажных поделок. Ложиться за полночь, пить, не вставая с кровати, и как можно дольше ничего не делать, ссылаясь на муки творчества. Но Юрген мог достать, находись ты хоть в коме. Он найдёт способ сообщить тебе, что нужно проснуться, собрать какие-то документы, с кем-то встретиться и, самое печальное, выйти из квартиры.

Его гундёж и сварливость передавались по воздуху. Казалось, на него работали птицы, стучащие в окно ни свет ни заря, соседи, затевающие ремонт в будние дни, и даже погода. За прошедшие несколько месяцев я обрёл способность предчувствовать его явление. Но не сегодня.

Утром, ровно в три часа по полудню.

«Педант херов».

В двери моей квартиры позвонил курьер и передал аккуратно запечатанный конверт.

Внутри оказалась довольно тревожная записка:

«Herr Наум, я понимаю, что прелести Резник вскружили тебе голову. Но прошу тебя, прояви хоть каплю благоразумности. Не ходи в «ГлавЛит»! Ты не знаешь, что за человек эта Елизавета. Она сожрет нас и не скривит лица, лучше я устрою нам встречу на телевидении, только не ходи в «ГлавЛит».

P.S. Пожалуйста, сделай так, чтобы до тебя стало возможным дозвониться, это непрофессионально.

С уважением, Jürgen»

Даже текст, написанный им, звучал в голове с комичным немецким акцентом. Справедливости ради никакого акцента у Юргена не было, но веселья для у себя в голове я непременно дублировал всё сказанное им так, будто он есть.

Прочитав письмо, я почувствовал что-то вроде родительской заботы. Но кто когда слушает родителей?

В детстве отец, заставляя учить таблицу умножения, периодически заходил в комнату проверить, не занимаюсь ли я чем-то другим? Я, конечно же, занимался. Но как только слышал, что он приближается к двери, начинал громко повторять «дважды два – четыре» и т.д. Тогда мне было невдомёк, что отец тоже когда-то учился во втором классе и, скорее всего, понимает – изучение таблицы с двух до пяти не занимает столько времени. С тех пор я запомнил главное правило: что бы ты ни делал – выключай звук у тетриса. Так я и решил поступить.

– Отвечать будете?

Курьер всё это время ждал в дверях.