Вечеринка в честь выхода моей книги проходила именно так, как было задумано: много выпивки, красивых женщин, немного наркотиков, живая музыка, и уже кто-то успел подраться.

«Хотел бы я, чтобы так же весело прошли мои похороны».

На деле со мной этот вечер связывал только тот факт, что я за него платил. Банкетный зал был забит высокопоставленными гостями мне не по рангу. Приглашенные агентом режиссеры, продюсеры, сценаристы, пара политиков и их любовницы едва ли были теми, с кем я хотел разделить свой неожиданный успех.

Юрген выглядел расстроенным. И, кажется, это было связано с моим отношением к происходящему. Большую часть времени он таскал меня за рукав, как щенка на поводке, от одной группы незнакомых людей к другой. К тому же следил за тем, чтобы я не выпил лишнего.

– Наум, я потратил две недели чтобы подготовить этот сраный вечер. Когда мы с тобой это обсуждали, ты со мной согласился. Тебе нужно как можно дольше оставаться на виду: интервью, публичные встречи. Чем дольше и шумнее, тем лучше продаётся твоя книга. Если повезет, – он перешел на заговорщический шёпот и пальцем указал в сторону группы людей, которая о чем-то общалась у бара, – кто-то из них решит экранизировать твою книгу. Знаешь какие там бабки? Мне сейчас нужно отойти, побудь один. Главное, не забывай хоть изредка здороваться с людьми. Ой, и не надо корчить эту свою морду. Можешь позволить какую-нибудь пьяную выходку, будь собой, но не перебарщивай. Ты им нравишься.

Я ощущал себя зверушкой в контактном зоопарке. Пока Юрген был рядом, нас тискали по очереди, теперь я остался один. Но если Юрген говорит, что так надо, мне нечего возразить. Всегда есть кто-то умнее и опытнее, кто знает, как правильно.

Надо признаться, сам я свой роман роскошным не считаю, но его напечатали, люди покупают, кому-то даже нравится, а значит, это не мои проблемы. Я просто один из тех, которые предлагают что-то своё, не претендуя на уникальность. Мне плевать, где вы будете читать мою книгу: по пути на работу, во время секса, вместо секса или в туалете, можете даже подтираться листами. Это всё не имеет значения. Свою роль она исполнила. Её купили, а я с каждой покупки получил свой процент – не чудо ли? Теперь каждый может делать деньги из чего угодно. Только у меня не получалось, до недавних пор.

Юрген перед мероприятием предусмотрительно подготовил для меня небольшую памятку, в которой рядом с фотографией гостя были напечатаны его имя и род деятельности. Знакомиться с ней я, конечно, не стал. А потому выбрал людскую кучу, как мне показалось, пожирнее, где узнаваемых лиц было больше, и пошёл туда.

– Добрый вечер, – начал я как можно нейтральнее, обращаясь ко всем, но взгляд остановил на том, кого знал из телевизора лучше всех.

Режиссер Фёдор Братовский. Лысый пожилой мужчина. В его седой бороде, ещё оставались чёрные вкрапления, что говорило о незаконченной возрастной трансформации. Он снимал второсортные картины с огромными бюджетами по бездарным сценариям. А значит, обладал достаточным влиянием, чтобы был смысл попытаться предложить ему свою книгу как идею.

– А вот и виновник торжества! – добродушно развел руками режиссер. – Как раз обсуждал вашу книгу, – в голосе его была какая-то лёгкая песочная хрипотца, от чего он казался тёплым.

– О-о-о, это лестно, но, боюсь, я не могу себе позволить роскоши поверить в то, что у вас нашлось время хотя бы ознакомиться с аннотацией.

– Обижаете, молодой человек, я стараюсь следить за всем, что по какой-то причине популярно. Даже если популярность случайная и краткосрочная.

Я решил пропустить колкость мимо ушей. Во-первых, я был недостаточно пьян, во-вторых, чтобы не слушать потом нытьё Юргена о том, что я всё испортил.

– Каждый заслуживает шанс получить право заявить о себе, – я старался звучать как можно более миролюбиво, – сегодня это право в моих руках, как только придёт время, я с радостью передам его тому, кто этого заслуживает.

– И это произойдет довольно скоро.

Тот, кто вмешался в разговор, стоял немного позади Братовского. Всем телом он подавался вперед, обозначая вызов, но словно упирался в черту, которая проходила по касательной через спину режиссёра. На вид ему было лет двадцать, но он вполне мог оказаться и старше – отсутствие признаков растительности на лице часто путает меня в оценке возраста.

– Полагаю, Ваш сын? – я оставил его реплику без внимания.

– Прошу прощения, – Братовский не очень усердно изобразил сожаление, – манеры – не его конёк, думаю, Вам знаком такой типаж людей. Арсений, это Наум Белый, мы у него в гостях.

Мне действительно был знаком такой тип – сложно не узнать себя десять лет назад. Я знал, как уколоть больнее. Чертовски раздражает, когда люди не чувствуют в тебе угрозы, особенно когда ты так усердно её демонстрируешь.

Расплывшись в самой благонамеренной улыбке, я слегка наклонился, несмотря на то, что Арсений был выше меня, и протянул ладонь так, чтобы взять её можно было только положив свою снизу.

– Приятно познакомиться, Арсений.

Он несколько секунд смотрел на мою руку, затем неожиданно крепко пожал её, сделав малозаметное движение, которое заставило меня на полшага приблизиться. Это вынудило меня оказаться почти в центре небольшого круга, образованного людьми. Он громко произнес:

– Я считаю Вашу писанину бездарной.

Воздух сгустился. Кто-то смотрел на наши крепко сомкнутые ладони. Кто-то поочередно в наши лица. На его лице застыло выражение молодого поэта, жаждущего вызова на дуэль, на моём – механическая улыбка. Что оказалось полезно.

Я медленно положил свободную руку поверх нашего затянувшегося рукопожатия и произнес максимально непринужденно и вкрадчиво:

– Скажу по секрету, так считают практически все мои гости. Чего уж греха таить, я сам этому правилу не исключение, – сказав это, я приятельски подмигнул парнишке.

Первым громко рассмеялся его отец, за ним прыснули остальные. Лицо Арсения покраснело, он вырвал свою руку из моей, быстро развернулся и ушёл.

– Наум, не держите зла, Арсений талантливый парнишка, но пока недостаточно хорош, вот и старается обратить на себя внимание, всячески. Это что-то вроде зависти. Окончит институт – подумаем о том, где его публиковать, а пока нечего романтичной ерундой себе голову занимать.

– Могу только представлять, каково Вам, – позиция Братовского, мягко говоря, возмущала меня, но это была опасная тема. К счастью, мне не пришлось судорожно искать способа сменить её.

– Кстати, у меня для Вас есть подарок.

– Надо же, – моё удивление оказалось неподдельным.

– Да, Вы знаете, я, когда снял свой первый фильм, отец мне подарил бутылку виски. Это сейчас его можно в любом магазине купить, а тогда это была крайняя редкость, причём довольно опасная, – он сделал заметный ностальгический акцент на слове «крайняя», мелодично протянув его, – вот и решил, что это будет удачным способом поздравить с победой Вас.

– Благодарю, мне действительно приятно…

– Давайте начистоту, Наум, – сменив тон на почти дружеский перебил он меня.

– Вы тут всё замечательно устроили, и я благодарен за приглашение, но мы все прекрасно знаем, чего ради проводят такие встречи. Я рад, что Вы не стали мне с порога зад лизать, я это очень не уважаю. Вы мне даже где-то симпатичны, – как земляк, который выиграл в лотерею большую сумму денег – а потому, пожалуй, сэкономлю нам всем кучу времени. На экранизацию можете не рассчитывать. Продажи книги удивительны, как-то вы умудрились угодить в читателя, но в кино это не превратится, по крайней мере, под моим патронажем, – он протянул завёрнутую в упаковочную бумагу бутылку.

Я понял, что привычка быть унизительно откровенными, когда вокруг столько людей, была семейной. А может, он таким образом мстил за сына?

Я немного медлил с тем, чтобы забрать бутылку, пытаясь понять, не унизит ли меня это ещё больше в глазах окружающих. Рассудив, что ниже уже не упасть, а от лишней бутылки отказываться не в моих правилах, я взял виски. Глядя прямо в глаза режиссеру, сорвал верхнюю часть упаковочной бумаги, открыл бутылку и сделал прямо из горлышка пять или шесть длинных глотков. Виски оказался средним, скорее всего, дешёвым, глотку обожгло, а на языке чётко ощущался привкус самогона, вроде того, что настаивал мой дед в деревне на дубовой коре. Оторвав бутылку от губ, слегка осипшим голосом я произнес единственное, что было в голове: